Цветы корицы, аромат сливы
Шрифт:
– Аоки – милейший человек. Он лично, своими руками пока никого не убил в этой войне, – представил его доктор Накао. Аоки слегка обозначил поклон. – Он… вот здесь немного риса.
Хозяин дома двумя руками принял у него тарелку, с поклоном извинился и, отложив на ладонь несколько штук, поспешно отошел и, видимо, сунул их жене в полумраке за занавеской. Аоки не всматривался из брезгливости, но, по-видимому, на попечении Ли Сяо-яо была не только жена, существовали там и другие домочадцы – в помещении за занавеской слабо шевельнулся какой-то сверток с тряпьем и подало голос еще какое-то ветхое одеяло на кровати.
– Никому не нужны сейчас забавные механизмы и куклы, – сказал Ли.
– Почему он не попытался
– Он пытается поправить свои дела с помощью театра теней. Продав его нам, – возразил Аоки.
– Нет, почему он не разыграл однажды вечером пьесу, в которой божество щелкнуло пальцами – и его семья сказочно разбогатела?
– Правила постановки очень осложняют эту возможность. Трое посторонних зрителей – представьте себе последствия в захолустном городке, где все знают всех и каждый дом полон бед под самую крышу.
– Представляю, – сказал доктор Накао.
– Но не удивлюсь, если он просто не касался драгоценной старинной вещи, считая, что не имеет права ее трогать, – усмехнулся Аоки.
– Я спрошу о его резонах, – объявил Накао и с холодным любопытством перевел свой вопрос.
– Единственный раз, когда умирал маленький сын, я хотел поставить в театре пьесу, в которой бы он выжил. Но не успел, – отвечал с некоторым трудом из-за набитого рта Ли Сяо-яо. – Слишком уж быстро он умер.
За занавеской послышался сдерживаемый всхлип.
– Ой, извини, так тяжко это, – сказала Саюри дрожащим голосом, остановившись, и тоже начала жалобно сопеть носом.
– У дедушки не было сыновей, – сказал Сюэли, – но это не важно. Давай дальше. Я фигею.
Лейтенант Итимура Хитоси обошел дом и присмотрелся ко всем углам. Все опрятно при невообразимой бедности. Ли Сяо-яо выдвинул из угла сундук с театром, откинул крышку и показывал Накао с Аоки то одну, то другую марионетку, держа их бережно сквозь рукава, натянутые на самые пальцы, и почтительно поднимая сначала каждую до бровей.
– Эта кукла сыграла полководца Хань Синя в пьесе «Хитрость горы Цзюлишань». А эта – Сян Юя, повелителя Чу. Нападали друг на друга, а теперь смирнехонько лежат рядом. А этот юноша играл Сыма Сян-жу в пьесе «Винная лавка в Данлу». Только он тогда у нас был красавец, – Ли Сяо-яо быстро поменял марионетке черты лица (ее лицо складывалось из передвижных фрагментов). – Вот такой. Лютню для сцены пира в Линцюне мы ему вставляли в прорезь сюда и закрепляли здесь на шарнире. Чжао Вэнь-цзюнь была повыше, чем он, но я заметил, что ее высота регулируется у пояса, здесь скрыта пробковая пластина, и когда я переставил ее на нижний ряд кнопок, Вэнь-цзюнь как раз оказалась вровень со своим возлюбленным. А когда она была позднее Су Жо-лань, я вернул ей прежний рост. Да, – он кинул на собеседников внезапно просиявший взгляд, как если бы они просто были кстати нашедшимися ценителями редкой вещи. – В этом театре не раз давали ничего не меняющие в мире пьесы. Обычные пьесы, безо всякой корысти. Когда-то он, – Ли кивнул на марионетку, представленную как Сыма Сян-жу, – играл студента в сценке «Вода у моста Ланьцяо». Когда в реке поднялась вода, – он показал кусок зеленовато-голубого шелка, – и он погиб, все плакали. А, приветствую вас, посол Су У! «Заставу козопаса» ставили без меня, но я придумал, как выразить всем его обликом, что протекло девятнадцать лет. Для «Двух враждующих лекарей» я почти два месяца изучал, как марионетки-врачи смешивают лекарства, – у них ведь подвижны не только кисти, но и пальцы…
Пока шел разговор, в ходе которого Аоки Харухико подтвердил абсолютную подлинность и безупречную сохранность театра теней, нижние чины, вроде Итимуры, Хитоми и Накадзимы, слонялись по веранде. За затянутым рваной бумагой окном тоненький голосок пел:
–
Итимура заглянул в прореху в оконной бумаге и увидел небольшую девочку с расчесанной челочкой, хлопочущую над последними рисинками у себя на ладони.
– Что она поет?
– «Рядом усядемся, поедим ягодки, тебе одну, мне одну, младенца нету, оставим ему одну», – перевел Хитоми, который все равно без дела подпирал стену.
– Ваши познания в области театра теней исключительны, – признал Аоки, когда Ли Сяо-яо показал, как сделать так, чтобы подаренные феями яшмовые подвески в руках у бедного Чжэн Цзяо-фу, едва он сделает несколько шагов, исчезали. Это тоже было технически предусмотрено – они просто исчезали на глазах. – Я не знал про этот трюк.
Накао перевел его слова. Аоки, как это бывает среди ученых, мог разбирать китайский письменный текст, в особенности по своей специальности, но не говорил по-китайски и не понимал речи со слуха, даже если в ней не было диалектных вкраплений.
– Я обнаружил, как это устроено, совершенно случайно, когда чистил марионетку от следов пудры после другого спектакля, – поклонился Ли.
– Какой же смысл пудрить марионетку театра теней? – не понял доктор Накао.
– Нет-нет, ее никто не пудрил. Ее… как бы это получше сказать?.. зацеловали восторженные поклонницы, – усмехнулся краешком губ Ли Сяо-яо. – Ну, он… она действительно… имела успех у нас всегда.
– Где люди Кавасаки? – обратился Накао к Аоки. – Позовите Итимуру – я вижу его через щели в стене, – пусть принесут ящики из-под брезента, хотя бы несколько. Мы также сейчас покажем кое-что. Мы покажем, чем мы будем расплачиваться. Правда, это обыкновенные золотые слитки, смотреть там не на что, и обворожительной ученой беседы, подобной беседе о театре, они не заслужили.
– Я считаю вопросом собственной чести, чтобы вы получили все обещанное сразу же после проверки устройства, – это были точные слова полковника Кавасаки Тацуо, который подошел, как только ему доложили, что объект на месте и при первом осмотре идентифицирован как подлинный.
Во дворике простого бедного домишки толклось три десятка японских военных различных рангов, таскали ящики, размещали оружие. На них смотрели потрясенные воробьи. Посредине всего этого обмахивался веером Аоки. Его бросило в жар от волнения, да и сакэ он выпил.
– Нам нужно немедленно приступать к пробной постановке. А поскольку мы хотели бы полного контроля, то… давайте пройдемся по городку, – предложил Накао. – Посмотрим, что здесь есть, назначим тех, кто станет персонажами пьесы.
– Если бы вы соизволили пожаловать мне несколько бронзовых монет… – пробормотал Ли Сяо-яо. – Я должен купить свечей и подготовить дом для представления. Также и бумагу для записи пьесы. Боюсь, у меня даже клочка не найдется. Ах, господин Чжунвэй! Как говорится, трещина поперёк неба – солнцу и луне трудно перейти.
– Я знал эту идиому, – сказал Накао Рюити, – но забыл.
– Это означает «тяжёлые времена, тяжко живётся», – не поднимая взгляда пояснил хозяин дома.
– Это поденщик Хуэй-нэн, обычно работы для него нет, и он поддерживает плечами этот забор, даже когда спит, иначе этот забор давно бы уже упал, – негромко рассказывал хранитель театра теней. – Это родовой храм семьи Цао. Это небольшая кумирня тетушки Мао, она божество отхожих мест.
– Более значительные боги не снисходят до Ляньхуа? – спросил Накао.