Цветы корицы, аромат сливы

– Я все же зайду первый, – сказал Ди.

– Почему?

– Потому что меня все равно никто не видит. А ты входи минут через десять.

Сюэли пожал плечами и десять минут играл во дворике в фигню, которую подарила ему Цунами: шарик, который подлетает на воздушной струе, когда дуешь в трубочку. Потом он потянул на себя тяжелую дверь и вошел. Коридор кишел детьми, но Ди действительно никто не видел. Ди расслабленно стоял у стенгазеты и ел мороженое, капая на пол. Если бы его увидели, у него непременно попросили бы – либо мороженое, либо чтобы он не капал на пол.

Из двери с табличкой «Директор» выбежала заплаканная миловидная женщина.

– Здесь что-то случилось, – предположил Сюэли.

– У них… сдох анолис в живом уголке, – шепнул Ди.

– Анубис?

– Сам ты Анубис.

– М-м… – Сюэли шагнул к женщине.

– Марина Викторовна, – подсказал Ди.

– Откуда ты все знаешь?.. Марина Викторовна, здравствуйте. Меня зовут Вэй Сюэли, я…

Дальше Вэй Сюэли наврал с три короба за пять минут: оказывалось, что он и представитель агентства Синьхуа, и от студенческого совета МГУ, и с факультета журналистики, а все это оттого, что он плохо подготовился к разговору. Сработало то, что он может посмотреть мертвого анолиса, потому что якобы держал такого же некогда в Гуанчжоу и понимает. Через минуту он уже держал в руках мертвого анолиса. Сочувствие отображалось во всех его чертах.

– А что это за милые дети выступали у нас в МГУ на… на вечере, посвященном Ли Бай? – спросил он. – Это… театральная студия? А нельзя ли мне?..

Через пять минут перед ним стояли Яна, Вася, Муся и кто-то еще, он не расслышал – словом, все, кто был в тот злополучный час в недоброй памяти Пушкинской гостиной, где разыгрывались сценки из жизни Ли Бо.

– Э-э… замечательно, – сказал Сюэли. – Дети, моя фамилия Вэй, я горюю, и я в глубоком трауре. Эта вещь – единственное, что напоминает мне о моем дедушке – герое…

– Великой отечественной… – подсказал Ди.

– …войны против Японии, – твердо закончил Сюэли, отмахнувшись от Ди. – Давайте-ка начистоту: где вы это взяли? Чье это?

– А-а… м-м… мне ничего за это не будет? – спросил очаровательный ребенок полукитайского вида, отчего его, вероятно, и запихали учиться в школу с китайским языком: чтобы не отрывался от корней.

– Смотря, насколько кровавы твои деяния, – сказал Сюэли.

– Всё было бескровно, – сказал мальчик. – Я его добыл не совсем честно…

– «Честно украл, сам, никто мне не помогал»? – жестко поинтересовался Сюэли.

– В общем, да, – согласился мальчик. – Я был у тети Киры на работе, и-и… когда остался один… там, среди мелочей разных… я подумал, что это не очень надо…

– А кем работает твоя тетя?

– Она сотрудник му… она хранитель китайской коллекции в Государственном музее изобразительных искусств.

– Эта коллекция хранится… в основном здании музея? – спросил Сюэли, от волнения переходя на китайский.

– Нет, в Голицынском флигеле, – отвечал мальчик по-русски. – Это за Галереей современного искусства дворик, там Институт философии и Голицынский флигель. Спиной к музеям Рерихов.

– Каких Рерихов? – слабо спросил Сюэли.

– Не важно, каких Рерихов, – шепнул незамечаемый всеми Ди. – Я тебе потом объясню, каких.

– Как выглядит эта коллекция?

– Две небольшие комнатки, много диковинных штучек, – отчеканил ребенок, подумав. – Эта коллекция не выставляется. Она… только хранится. Она даже не до конца разобрана. Даже про нее не принято говорить, если что.

– Если что?

– Если чего-нибудь. Не то Китай потребует ее назад, – важно сказал мальчик.

Сюэли поднялся с корточек.

– Я говорю вам совершенно ответственно: эта вещь принадлежит китайской республике. В остальном вы можете просить у меня все, что хотите.

– У меня несчастная внешность, – серьезно сказал мальчик с яшмой. – Русские сразу видят, что я китаец, а китайцы всегда тут же скажут по виду, что я русский. Нельзя ли это как-нибудь изменить?

– В ту или в другую сторону? – сосредоточенно спросил Сюэли.

– Э-э… я не знаю.

– Вот ты определись как-то сначала – и потом обращайся, – Сюэли написал ему на бумажке свой скайпнэйм.

– Напишу тебе, как меня зовут, – сказал мальчик и нацарапал иероглифами: An Tong.

– Как бы Антон? – заметил Сюэли.

– Не как бы, – подтвердил мальчик, – а прямо Антон.

У Сюэли была теперь шляпа. Он прекрасно в ней выглядел. Похоже было на… на что-то вроде Джона Лоуна из старого фильма. Во дворике Голицынского флигеля, где он зависал подолгу, пожалуй, не было ничего, что было бы сравнимо с ним в эстетическом отношении. Флигель был небольшим домиком недоброй славы, в тридцатые годы там были массовые расстрелы, отуда забирали людей, выводили и увозили в специально подъезжавшей черной такой машинке. Эту информацию Сюэли почерпнул из разговоров музейных работников. С тех пор как флигель отреставрировали и передали музею, на первом этаже находится Дальневосточный отдел, на втором – библиотека и античный зал, и шалит сигнализация.

– Ночной дежурный на ночь делает обход и запирает туалеты, – говорила озабоченно по телефону сотрудница, выскочившая покурить. – Почему туалеты? Потому что именно там кто-то ходит и вздыхает. Не знаю, вот Юрий Александрович рассказывал: обычное дело, приходишь в отдел Востока, там сумрак всегда, потому что полуподвал, и за перегородкой кто-то листает инвентарь. Ну, понятно, думаешь, это Светлана Измайловна, глава отдела, и спокойно садишься. Сидишь, работаешь, за перегородкой листают инвентарь, и вдруг понимаешь, что сегодня Светланы Измайловны никак не может быть, у нее нерабочий день, так что нет ее тут. Между тем, инвентарь кто-то листает, и звук этот продолжает доноситься. Кстати, в отделе вчера сработал датчик на перемещение. Ну, знаешь, та сигнализация, которая на двери, ее размыкаешь, если что, и есть еще датчик на перемещение внутри объема. Вот этот датчик сработал. Наши девочки, естественно, сказали: «Вот мумия полезла из угла…».

Сюэли стоял к этому моменту уже довольно близко и, чтобы скрыть интерес, завозился, как будто он закуривает. На самом деле он и не думал курить.

– Ну, есть одна мумия в зале, это не про нее. Кстати, у нас мумия не как в Эрмитаже, где они ее распеленали почему-то, нет, у нас спеленутая, нормальная. Но и в самом отделе, тоже в глубине зала они лежат, в ящиках. Немножко так передергивает, да, когда выезжают эти ящики, плавно, на шарнирах. Ну, ячейки, как в морге. Да. Так что у нас там есть кому инвентарь-то полистать.

– Коллекция не вся инвентаризована, то есть сотрудники, конечно, свои фонды знают, но не все до сих пор внесено в реестры. Днем там сидит милиционер и дневной дежурный. Не знаю, остается ли на ночь милиционер, я еще не понял, но ночью там точно сидит ночной дежурный, он же сторож, обычно это женщина. Окна во флигеле довольно маленькие, но пролезть можно. И поскольку там все равно по ночам вздыхают жертвы расстрелов и к этому все привыкли…

– Зачем ты мне все это сообщаешь? – резко спросил Ди. – Зачем мне знать про ночных дежурных и милицию? Каким образом меня это касается?