Цветы зла

IV

Так вы проходите по улицам столицы, Сквозь шумную толпу, без стонов и без слез, Святые, матери скорбящие, блудницы, Чье имя в старину всем слышать довелось. Вас, бывших красотой иль славой поколенья, Никто не узнает! — Над вашей сединой Смеется пьяного прохожего глумленье; За вами по пятам бежит ребенок злой. Стыдясь самих себя, боясь дневного света, Вы бродите вдоль стен — жестокая судьба! Не шлет уже никто вам прежнего привета, Обломки жалкие, кого ждут лишь гроба! Но я, я издали слежу с тоской за вами И шаг ваш стерегу неверный в этот час, Как будто я отец родимый ваш, и снами Я тайными пленен, неведомо для вас. Я вижу ваш расцвет и страсти зарожденье; Переживаю вновь утраченные дни; Пьянит меня вино всех ваших прегрешений, И ваших подвигов горят в душе огни! Развалины! Семья! Умы родные мне вы! Торжественно звучат прощальные слова… Где завтра будете, дряхлеющие Евы, Над кем висит уж меч разящий Божества?

СЛЕПЦЫ

Гляди, душа моя, воистину жалки Слепые чучела с их робостью смешною И, как лунатики, полны тоской ночною, Вперив Бог весть куда погасшие зрачки, — Глаза их, где огня небесного не стало, К лазури подняты, как будто им вдали Свет виден; никогда, в тумане иль пыли, Не наклоняется к земле их лоб усталый. Средь ночи мировой идет их череда, Как средь извечного молчанья. В час, когда, Столица, ты вкруг нас безумствуешь и плетью Бьет по толпе рука жестокая страстей, Бреду и думаю я в тупости своей: «Что могут в Небесах искать слепцы все эти?»

ПРОХОЖЕЙ

Стоял я, оглушен толпою городской. В глубоком трауре, торжественно немая, Навстречу женщина мне шла, приподнимая Волнистый край одежд прекрасною рукой И шагом царственным, как у богинь Эллады. А я, застыв, впивал безумно в блеске глаз Опасных, как лазурь, где буря занялась, Пьянящий сердце яд и смертную усладу. Блеснула молния… за нею ночь! Сестра, Чей взор вдруг исцелил меня от долгой боли, Придет ли новых встреч желанная пора? На лоне вечности? Иль никогда уж боле? Ведь ты уходишь вдаль неведомым путем, Ты, страсть зажегшая, ты, знавшая о том!

СКЕЛЕТ ЗЕМЛЕДЕЛЕЦ

I

В анатомических альбомах На пыльных уличных лотках, Где спит наук забытый прах, В томах, одним червям знакомых, В рисунках этих, где мечты И вера прежних поколений На скорбные изображенья Легли печатью Красоты, Мы видим (нас пугает эта Эмблема жуткою тоской): Стоят, с лопатой иль киркой, Тела без кожи и Скелеты.

II

Вскопавшие простор полей Hемые, хмурые крестьяне, К чему усилья вашей длани, Мышц обнаженных иль костей? Скажите нам, какие жатвы, Колодники с кладбищ глухих, Взрастить должны вы и для чьих Амбаров хлеб должны собрать вы? Хотите ль (мысль тем смущена!) Нам указать такой картиной, Что даже в яме не найти нам Вотще обещанного сна; Что всем нам изменила Бездна, Что предан Смертью человек, И нас потом из века в век, Увы, заставит Рок железный, В стране безводной и нагой, С утра трудиться до заката И налегать на край лопаты Босой, кровавою ногой?

ВЕЧЕРНИЕ СУМЕРКИ

Вот вечер благостный, сердец преступных друг; Как заговорщик, он приходит тихо; круг Небесный медленно закутал он в покровы; И прежний человек стал лютым зверем снова. Любимый вечер, всем твоя желанна тень, Кто может, не солгав, сказать: «За целый день Мы наработались». — Ведь вечер утешает Умы, которые боль жгучая терзает — Ученого, с челом уставшим от трудов, Рабочего, уснуть идущего под кров. Меж тем уж демоны ночей, во мраке смрадном Проснувшись, как дельцы спешат со взором жадным, О ставни и навес толкаясь на лету. При свете фонарей, пронзившем темноту, На улицы Разврат, заманчиво продажен, Ползет, как муравьи, из щелей всех и скважин; Везде проводит он подземные пути, Как враг, задумавший на приступ в ночь идти; Кишит он посреди запятнанной столицы, Как червь, и высосать людское сердце тщится. Шум кухонь слышится во мраке здесь и там; Театры всех зовут; оркестров громче гам; Игорные дома горят, и жертв азарта Ждут девки, шулера и крапленые карты; И воры, с давних пор забывшие покой, Возьмутся скоро вновь за труд опасный свой, И взламывать начнут они бесшумно двери, Чтоб лишний день прожить — затравленные звери! Проснись, душа моя, во мгле вечеровой. Да не смутит тебя столицы громкий вой. В тот час еще сильней для всех больных страданья, И душит темная их Ночь. Существованье Приходит их к концу; сырая яма ждет. Их стонами полна больница. Не придет Иной из них опять есть ужин благовонный С любимою женой, под лампой, в вечер сонный. Но многим даже та услада не была Знакома, и вотще вся жизнь их протекла!

ИГРА

На креслах выцветших жеманное собранье Прелестниц пожилых; под дугами бровей Накрашенных их взор, жертв ищущий; бряцанье Серег и резкий звук металла и камней. Вкруг карточных столов нахмуренные лица; Провалы бледных уст и ямы мутных глаз; Дрожь пальцев, скрюченных жестокой огневицей, Обшаривающих карманы в сотый раз. Под грязным потолком венцы люстр запыленных И лампы, льющие свой беспощадный свет На мрачные чела поэтов утомленных, Пришедших расточить плоды тяжелых лет. — Вот образ роковой, полночным сном рожденный, Прошедший пред умом провидящим моим. Я самого себя узнал в углу притона; Сидел безмолвно я, завидуя другим; Завидуя страстям и жуткому веселью Тех старых потаскух и жадных игроков, На карту ставивших отважно, в час похмелья, Кто честь старинную, кто щедрый свой альков. Завидовал в душе я людям тем, бежавшим К последней гибели, ручьями кровь лия В угаре бешеном, но всё ж предпочитавшим Томленье адских мук дарам небытия.

ПЛЯСКА СМЕРТИ

Не менее живых довольная собою, С перчатками, большим букетом и платком, Она легко скользит, и странной худобою Кокетки ветреной невольно взор влеком. Такой воздушный стан дарят немногим боги. Одежды пышные, как царственный поток, Ласкают волнами ее сухую ногу, Обутую в тугой, прелестный башмачок. Сеть кружев, легшая игриво на ключицы, Как лоно мертвых скал лобзающий ручей, Укрыть могильные красы ее стремится Стыдливо от чужих, насмешливых очей. В пустых ее глазах лишь сумрак и туманы, А череп, розами затейливо увит, На хрупких позвонках качается жеманно. — Наряд небытия! Смущающий нас вид! Карикатурою назвать тебя посмеют Те, для кого лишь плоть желанна, и чужда Вся прелесть остова, сокрытого под нею. Но ты мечты мои, скелет, влечешь всегда! Пришла ли ты смутить гримасою могучей Пир жизни? — Иль тебя желанья давних дней, Еще томящие костяк твой грезой жгучей, Влекут на шабаши безумные страстей? При пламени свечей, при пеньи струн согласных, Мечтаешь ли прогнать гнетущий, страшный сон, И хочешь ли залить потоком оргий властных Тот ад, что сыздавна в груди твоей зажжен? Колодец, нашими наполненный слезами, Сосуд, вмещающий всю муку бытия, Сквозь частый переплет боков твоих видна мне Ненасытимая могильная змея. Признаться, я боюсь, твои старанья мало Оценят, и живых кокетством не пленишь. Насмешка ведь всегда сердца людей смущала, И властью жутких чар лишь сильных опьянишь. От бездны глаз твоих, струящей ужас черный, Кружится голова. Толпа земных рабов Не сможет выдержать улыбки тошнотворной Твоих оскаленных тридцати двух зубов! А всё же, кто из нас не обнимал скелета? Добычею могил кто не был увлечен, Хоть надушенною и ярко разодетой? Кто брезгует тобой, лишь жалок и смешон. Неотвратимая, безносая плясунья, Скажи танцорам тем, которым претишь ты: «Красавцы гордые, румянитесь вы втуне. Bсе тленом пахнете у грани темноты. Живые мертвецы, назло снегам и годам Вотще бегущие за тенью прежних нег, Я в пляску вас втяну, всемирным хороводом В безвестные края вас уведя навек. От Сены зябнущей до вод горячих Ганга Людские кружатся неистово стада, Не видя, как трубу уж поднимает Ангел, И зев ее раскрыт для Страшного Суда! Не надивится Смерть, во всех пределах мира, Твоим кривляниям, забавный род людской, И часто, как и ты, душась обильно миррой, С твоим безумием сливает хохот свой!»

ЛЮБОВЬ ОБМАНА

Когда, ленивый друг, идешь со мною рядом, При пеньи музыки, по залам, в поздний час, Походкой медленно размеренной, и взглядом Глядишь скучающим своих глубоких глаз; Когда твой бледный лоб блеск газа отражает И чар болезненных на нем сияет след, И пламя фонарей зарницы зажигает На дне твоих очей, где чудный виден свет, Мечтаю: как свежо ее родное тело! На ней горят венцом огни страстей былых, И сердце, мятое, как персик, уж созрело, Как грудь ее, для нег искусных и святых. Осенний ли ты плод, заманчивый и сочный? Иль урна грустная с забытым пеплом ты? Знакомый аромат садов страны восточной, Подушка сонная иль яркие цветы? Я знаю, есть глаза с обманчивой печалью, И не скрывает тайн их скорбная краса; Ларцы ненужные, от века пустовали Они, хоть глубоки, как сами небеса! Но ведь достаточно дарить одно обличье, Чтоб сердце радовать, плененное мечтой! Что мне до тупости твоей иль безразличья, О Маска! — Ослеплен твоей я красотой!

«Я помню до сих пор, соседка и подруга…»

Я помню до сих пор, соседка и подруга, Наш домик маленький и тихие досуги, И статуи богинь, как тайную мечту В убогой рощице скрывавших наготу, И солнце, вечером струившее на клены Сноп огненных лучей, в окошке преломленный, Смотревшее на нас, в час трапезы простой, Как любопытный глаз в лазури золотой, И разливавшее свой отблеск златотканый Сквозь кружева гардин на скатерть и стаканы.

«Служанка верная, внушавшая вам ревность…»

Служанка верная, внушавшая вам ревность, Давно спит под травой, в тени немых деревьев, Давайте отнесем немного ей цветов; Ведь горькая судьба у бедных мертвецов, И в дни, когда тоска октябрьская разлита И ветер сеет лист желтеющий на плиты, Простить им нелегко бездушие живых, Спокойно дремлющих в постелях пуховых, В то время как они, одни предвидя беды, Без сотоварища, без дружеской беседы, Скелеты старые, точимые червем, В земле, разрыхленной снегами и дождем, Считают бег часов, забытые родными, И треплются венки под бурями ночными. Когда бы вдруг ко мне, под песнь шипящих дров, Явилась тень ее и села бы без слов, Иль в комнате моей, в морозный синий вечер, Она бы пряталась, возжаждав новой встречи, Покинув гроб и мир уж чуждый посетя, Чтоб пустовать, как мать, большое уж дитя, Что мог бы я сказать душе, любовью полной, Увидев, как слеза течет ее безмолвно?