Да будет праздник

Фабрицио выпятил грудь, втянул живот и принял обворожительный вид “проклятого поэта”. В довершение картины он зажег сигарету и, задвинув ее в уголок рта, рассеянно прошел мимо дивы.

– Фабри! Фабри!

Чиба сосчитал до пяти, после чего обернулся и озадаченно поглядел на нее, словно перед ним ожившая картина Мондриана.

– Погоди… Ты?.. – И покачал головой. – Нет… Извини…

Актриса была не то чтобы задета, скорее, растеряна. За последние годы ее не узнали лишь раз – когда она навестила дядю Паскуале в клинике для слепых в Субиако. Она подумала, что, может быть, писатель страдает близорукостью.

– Фабрицио? Я Симона. Только не говори, что не помнишь меня.

– Может, в Реканати? – наобум брякнул Фабрицио. – Семинар по Леопарди?

– “Прямой разговор”, месяц назад! – Сомаини хотела поморщиться, но доза ботулина в тканях лица ей этого не позволила. – Грустная история маленького Ханса…

Чиба хлопнул себя по лбу.

– Чертов Альцгеймер… Как можно забыть Венеру Милосскую! У меня и календарь твой в ванной висит.

Сомаини издала звук, похожий на крик самца-кроншнепа:

– Только не говори, что у тебя мой календарь! Такой писатель – и календарь, только шоферам в кабину вешать.

Фабрицио безбожно врал:

– Обожаю февральское фото.

Она тряхнула волосами.

– Но что ты здесь делаешь? Не думала, что ты жалуешь такие мероприятия.

Чиба развел руками:

– Не знаю… Какая-то врожденная форма мазохизма? Невыносимая жажда общения?

– Фабрицио, а ты не чувствуешь, как будто… пахнет вкусным соусом, помидорами и моцареллой? – Последний раз Сомаини ела крокет в день конфирмации [15] .

15

То есть в 13–14 лет.

– Гм… Нет, не чувствую, – сказал Чиба, нюхнув воздух.

Рита Баудо с “ТиДжи-4” вывела его из затруднения. Она как раз подоспела с микрофоном и свитой телеоператоров.

– А вот и актриса Симона Сомаини, как всегда, в великолепной форме – с писателем Фабрицио Чибой! Не говорите мне, что я поймала сенсацию!

У Сомаини молниеносно сработал условный рефлекс: она приклеилась к локтю Чибы.

– Что ты такое говоришь, Рита? Мы друзья!

– Не хотите раскрыть никакой секрет слушателям “Гламура”? – Рита Баудо сунула микрофон Чибе в зубы, но он с отвращением отвел его рукой.

– Ты слышала, что сказала Симона? Просто старые друзья.

– Поприветствуешь наших телезрителей?

Фабрицио помахал рукой в камеру:

– Чао. – И удалился под ручку с Сомаини.

Баудо обернулась к оператору и, прищурив глаз, мрачно поглядела в объектив:

– По-моему, эти двое что-то недоговаривают!

Нечеловеческий вопль потряс круг Ада позади ограждений. Баудо припустилась рысцой. Из “хаммера” вылезали Пако Хименес де ла Фронтера и Миша Серов – центральный нападающий и вратарь “Ромы”.

27

Примерно в трехстах метрах от вип-партера, на заднем дворе Королевской виллы, Зверей Абаддона запрягли в работу. Зомби, чертыхаясь, выгружал из фургона ящики с “Фьяно д’Авеллино”. Мантоса определили в помощники на кухню. Мердеру и Сильвиетте же досталось начищать до блеска шесть ящиков столового серебра для индийского ужина.

Весталка, опустив глаза, терла тряпкой вилку:

– Ты опять как всегда.

Мердер сопел:

– Слушай, мы можем хоть сейчас оставить в покое…

– Нет, именно что не можем. Ты обещал сказать ему в машине. Почему не сказал?

Мердер нервно швырнул недочищенный нож в ящик к чистым.

– Я пытался… Но он не дослушал, а после той речуги, которую он толкнул, разве можно было? И потом, извини, почему вечно мне приходится отдуваться?

Сильвиетта вскочила на ноги. Временами она не выносила своего парня:

– Ты ведь сам мне сказал, что поговоришь с ним. Что тебе не трудно.

Мердер развел руками:

– Мне и правда не трудно. При первой возможности скажу.

Девушка сжала ему руку:

– Нет, мы прямо сейчас пойдем и скажем! Так нам будет спокойнее. Согласен?

Мердер нехотя поднялся:

– Ладно. Но какая же ты все-таки зануда… Знаешь же, как он взбесится…

Парочка пересекла площадку, стараясь не попасться на глаза Антонио, который, взобравшись на ящик, раздавал всем команды. Из мягкого, приветливого человека он превратился в лагерного надзирателя.

Мердер с Сильвиеттой вошли на кухню. Она занимала три огромных помещения, заставленные агрегатами из нержавеющей стали. В клубах пара мало что можно было разглядеть, нос дразнили всевозможные ароматы. Тут собралось не меньше полусотни поваров в белых одеждах и колпаках. И вокруг них суетилась армия помощников. В ушах стоял оглушающий звон кастрюль вперемешку с криками поваров.

Саверио сидел на табуретке с ножиком в руке и чистил гору картошки, которой можно было бы накормить всю Ребиббию [16] .

Увидев их, Мантос зашипел:

– Что вы здесь делаете? С ума сошли? Если попадетесь… Я сказал Зомби, что через полчаса мы встречаемся снаружи для оперативного брифинга, на котором я вам изложу план действий. А сейчас идите отсюда.

Мердер поглядел на Мантоса и, весь корчась, выдавил:

– Подожди… Нам надо сказать тебе кое-что важное.

16

Римская тюрьма.

Мантос встал и отвел их в уголок.

– Что?

– Ну… – Мердер все мялся.

– Что “ну”? Давай, говори!

Певучий голос с сильным восточным акцентом произнес у них за спиной:

– А вам двоим кто позволил войти в храм?

В кухне воцарилась могильная тишина. Даже вытяжки и блендеры, казалось, попритихли. Воробьи за окнами и те умолкли.

Звери обернулись и обнаружили перед собой монаха, окутанного поднимающимися от кастрюль парами. Только черная ряса его была из шелка, расшитого серебряными райскими птицами. Он держал руки сплетя пальцы под широкими рукавами одежды, из-под которой торчали босые ноги. Из-под капюшона виднелась острая белая бородка, квадратные скулы и орлиный нос. А над ним – сверлящий взгляд пары глаз, серых и ледяных, как зимний день на Каспийском море.

Предводитель Зверей Абаддона сразу понял, что это и есть сам Золтан Патрович, эксцентричный болгарский шеф-повар.

Саверио не видел великого Распутина, проклятого монаха, своими интригами и колдовством обрекшего на гибель царя и всю его семью. Но подумал, что тот, кто стоял сейчас перед ними, вполне мог бы быть его реинкарнацией.

Повара и их помощники за его спиной стояли, молча опустив глаза.

– Нет… Дело в том… Вообще-то… – Изо рта Саверио вылетали бессвязные слова.

Он хотел взять вину на себя, но язык онемел, как от инъекции лидокаина. И он не мог оторвать взгляда от глаз шеф-повара. Двух черных колодцев. Таких глубоких. Ему показалось, что они всасывают его внутрь.