Да будет праздник
Шрифт:
Вначале его тело не хотело сдаваться, боролось за себя. Затем, побежденное, успокоилось, и Саверио лишь слышал гул воды в ушах. Было прекрасно отдаться потоку, несущему его вниз, в темноту. Вода, убивавшая его, гасила в нем последние проблески жизни.
“Наконец-то свободен”, – было его последней мыслью перед тем, как тьма поглотила его.
76
Фабрицио Чиба открыл глаза и увидел солнце, невидимой ниточкой привязанное к горизонту.
Он увидел над собой позолоченную лист ву, облачка мошек и бабочек. Вокруг щебетали птицы. Вода
Он продолжал лежать, ни о чем не думая. Потом постепенно воспоминания о пережитой ночи, о катакомбах, о волне, поглотившей его, слепились в одну мысль. Очень позитивную мысль.
“Я жив”.
Эта мысль оказывала умиротворяющее действие, и ему подумалось: вот и все, жуткому кошмару конец. Со временем события этой ночи утратят драматизм, и уже через несколько месяцев он будет вспоминать о них со смесью удовольствия и ностальгии. И так и должно быть.
“Так уж устроен человеческий разум”.
Он подивился собственной мудрости.
Настало время выяснить, где он находится. Фабрицио приподнялся на локтях и увидел, что лежит на илистом берегу ручейка, текущего в ложбине между двумя пригорками. Повсюду было навалено костей, виднелись туфли, жокейское кепи и большой крокодил животом кверху со вздутым белым брюхом. Над ним уже кружились мухи.
Фабрицио поднялся на ноги и потянулся, радуясь тому, что обошелся без увечий и чувствует себя немного помятым, но вполне в форме. И еще – зверски голодным.
“Хороший знак. Знак жизни”.
Он пошел навстречу солнцу. Зевая, миновал рощу, но вдруг застыл как вкопанный перед захватывающим дух зрелищем.
В этом месте между деревьями открывался просвет. Вдалеке виднелась трасса Олимпика, как всегда по утрам забитая машинами, пустынные поля для регби спортивного комплекса Аква-Ачетоза, неподвижная серая излучина Тибра. Еще дальше поблескивала крышами автомобилей эстакада проспекта Франции и зеленел холм Флеминга.
“Рим”.
Его город. Самый прекрасный и древний в мире. Он никогда не любил его с такой силой, как в этот момент.
Фабрицио принялся вызывать в памяти бар, римский бар, не важно какой. С барменом в пиджаке и галстуке, проворно двигающимся в тесном проходе за усыпанной сахарной крошкой стойкой бара. Круассаны с кремом. Фаготтини с яблоками. Трамезини. Дребезжание отправляемых в раковину блюдечек и чашек. Звяканье ложечек. Свежий номер “Коррьере делло спорт”.
Фабрицио почти вприпрыжку спустился с пригорка. Если память ему не изменяла, выход был в этом направлении. Он нашел дорожку и, перескакивая через две ступеньки, стал спускаться по лесенке, ведущей через лес к пруду.
На полпути лестницу перегораживал какой-то странный предмет. Фабрицио замедлил шаг. С виду он был из металла и имел колесики. Подойдя немного, он понял, что это.
Инвалидное кресло.
Оно завалилось набок. Ниже на ступенях лежало тело. Фабрицио, не дыша, подошел ближе.
Вначале он его не признал, но потом увидел лысую голову, оттопыренные уши. Калосборник от “Vuitton”.
Фабрицио схватился за голову. “О боже, это Умберто Кручани”.
Старый мастер, распростертый на земле и без своего кресла,
казался раком-отшельником, которого вытряхнули из раковины.Фабрицио не было нужды прикасаться к нему, чтобы понять, что он мертв. Под густыми темными бровями таращились в пустоту глаза. Беззубый рот разинут. Руки окоченели.
Судя по всему, он упал с лестницы.
Фабрицио склонился над трупом великого писателя и прикрыл ему веки.
Ушел еще один мастер. Автор “Западной стены” и “Хлеба и гвоздей”, шедевров итальянской литературы семидесятых, покинул эту землю, и с его уходом мир понес невосполнимую утрату.
Фабрицио Чиба всхлипнул, потом еще и еще. Он не пролил ни слезы во время этой дикой ночи, а теперь разрыдался как ребенок.
Плакал он не от горя, а от радости.
Высушив слезы, он погладил пергаментное лицо мертвеца и решительным движением сорвал 40-гигабайтную флеш-карту с его шеи.
Шмыгнув носом, Чиба улыбнулся:
– Спасибо, маэстро. Ты спас меня.
И поцеловал его в губы.
77
Ларите удалось вылезти из колодца. Корни помогли ей добраться до верха.
Теперь она, низко опустив голову, шла по лугу, на котором мирно паслись антилопы гну, буйволы и кенгуру.
У нее перед глазами стояла та же картинка: рука Мантоса касается ее руки, отдает ей записку и исчезает в черной пучине.
Она вытащила из кармана насквозь промокший листок. Сверху было что-то написано, буквы расплылись, но их еще можно было прочесть.
“Сильвиетте”.
Кто такая Сильвиетта? А главное, кем был Мантос?
Герой, появившийся из ниоткуда и пожертвовавший собой ради ее спасения.
Может быть, Сильвиетта – его возлюбленная.
Певица собиралась развернуть записку, когда услышала полицейские сирены.
С клочком бумаги в руках она бросилась бежать навстречу им.
78
Завтрак с круассанами
Пожарники после нескольких часов работы сумели пробить брешь в окружающей виллу стене. Это оказалось проще, чем взламывать стальные ворота. Место, вокруг которого помимо полицейских машин и десятков автомобилей “скорой помощи” собрались зеваки, журналисты, фотографы, оцепили. Гости выходили мелкими партиями. Многие с трудом держались на ногах, бригады санитаров тут же укладывали их на носилки. Кормана Салливана запихнули в надувную барокамеру. Антонио, кузен Саверио, с тюрбаном из бинтов на голове согревался горячим чаем. Пако Хименес де ла Фронтера и Миша Серов говорили по сотовому. Кристина Лотто обнимала мужа. Маг Даниэль в одних трусах о чем-то спорил со стариком Чинелли и одетым как акробат китайцем.
Ларита пробралась сквозь толпу. От волнения у нее сильно билось сердце и дрожали руки.
Молодая медсестра подошла к ней с одеялом в руках:
– Идемте со мной.
Певица жестом отклонила помощь:
– Минутку… Одну минутку.
Где же он? “А если…” Она не стала додумывать эту слишком горькую мысль.
Его нигде не было. Потом она заметила журналистов, обступивших кого-то кружком. В центре его Фабрицио отвечал на вопросы репортеров. Хотя он был закутан в серое одеяло, казалось, был в прекрасной форме.