Да пошли вы все!.. Повесть

Дарька, конечно, тоже не преминул познакомиться с новичком – выполз из угла, неторопливо приблизился, уже без предостерегающего шума, обнюхал штанины, отглаженные в острую стрелку, чихнул и сел рядом, отвернувшись от пижона, показывая, что ему вся эта показуха и её носитель – до лампочки!

– Иван Ильич! – улыбнулся российский денди. – Тебе уже мало неодушевлённых приборов, ты и животного поисковика решил использовать?

Оттаивая от шматковской мерзлоты, Иван Ильич улыбнулся навстречу.

– Незаменимый локатор для определения настоящих сарделек и свежего мяса, - похвалил он живой прибор.

– Верю, - согласился Викентий Алексеевич, осторожно обошёл ушастый нюхатор и, пройдя в угол у перегородки, аккуратно, поддёрнув брюки, сел за свой стол, заваленный, в отличие от столов сотрудников, только бумагами. Рядом на стене висела аккуратная полочка со справочниками и синим томиком стихов Ахматовой. Бесцельно подвигав бумаги руками, он снова посмотрел внимательными серыми глазами на непривычно тихих товарищей, скованных какой-то внутренней неприязнью, и спросил:

– Вы что, поссорились, что ли?

– Насмерть! – выпалил Иван Ильич, разрядившись давящей негативной энергией.

– Что не поделили-то? – переводил взгляд третий с первого на второго и обратно. – Славу? – сузил глаза в едкой иронии, намекая на незавидную судьбу локатора.

– Он от неё отказывается… и увольняется, - опять ответил взвинченный руководитель и решительно придвинул к себе начатую схему.

Викентий Алексеевич немного повременил с выражением своего отношения к сногсшибательной новости, а потом спросил у виновника ссоры:

– Решился всё-таки?

– Так ты знал? – отшвырнул схему Иван Ильич. – Знал и молчал? – Теперь он насмерть обиделся на обоих, сплётших подлый заговор у него за спиной, чтобы загубить перспективное дело.

– Обсуждали как-то в общих чертах, - сознался второй заговорщик.

– Да болтали просто! – встрял в оправдание первый. – О том, как выжить с нашей нищенской зарплатой. Ни о чём конкретном, - защищал подельника.

А тот и не нуждался в защите. Прагматик до мозга костей, подчиняющийся только велениям разума, Викентий Алексеевич Брызглов был отличным математиком-практиком и даже кандидатом физико-математических наук. Но главным достоинством респектабельного мужа было не это, а жена – пресс-секретарь институтского ректората. Вхожая во все кабинеты, посвящённая в самые сокровенные тайны, она запросто могла замолвить, где надо, доброе словечко, а то и капнуть грязцой, и никто не хотел портить отношений со всемогущим ректорским оракулом, а потому – и с её мужем. Умный Викентий Алексеевич никогда, однако, не пользовался отблесками жены, отдав полную прерогативу влияния ей, и никогда не обнажал тайны подковёрной свары учёных мужей, но не отказывался от блата для добывания дефицитных приборов, материалов и деталей для своих. До сих пор тройка жила слаженно, в полном понимании и согласии: один придумывал, второй делал, третий снабжал. И вот наступил разлад.

– Что касается меня, то я не сомневался, что Павел Андреевич скоро от нас уйдёт, - продолжил злободневную тему тайный астролог-математик.

– Чем же мы ему не угодили? – пробормотал пострадавший руководитель. – Ах, да! – вспомнил. – Зарплатой!

Брызглов помолчал, ожидая дополнительных эмоциональных взрывов, но, не дождавшись, отверг финансовую причину.

– Низкая оплата, конечно, не последняя причина, но, думаю, что и не первая. В конце концов, наш уважаемый мастер на все руки вполне мог бы подрабатывать и у нас не меньше и давать в долг бедствующим товарищам вместо тебя, - он посмотрел на Ивана Ильича.

– Что же тогда? – уже вяло допытывался тот, не соображая, куда и в чью сторону гнёт ушлый прагматик.

– Хватит вам, умники, перемалывать мои и без того ноющие мослы! – взвыл виновник разлада и ушёл с чайником за водой.

– Ты не хуже меня знаешь, - обратился к половинной аудитории философ-математик, - что у каждого человека есть в жизни одно-единственное и главное предназначение, для которого он родился и живёт. – Иван Ильич отупело уставился на него, не поняв зигзага мысли. – К сожалению, редко кто догадывается какое. Иногда некоторых счастливцев осеняет в молодости, но большинство – в зрелые годы, когда жизнь порой неисправимо испорчена. – «Это он обо мне», - подумал Иван Ильич. – И тогда очень трудно изменить себя, поменять дело, которому посвятил многие годы, и найти силы для новой, можно сказать, праведной жизни. Павел Андреевич нашёл.

– Для спекуляций, - фыркнул оппонент.

– Зря ты так, - поморщился Викентий Алексеевич, не приемлющий крайних суждений и старающийся свести нешуточную размолвку к мировой. – В нём всегда просматривалась коммерческая жила, только ты, занятый делом, не замечал. С нами он просто-напросто тянул лямку вопреки себе, кстати, во многом из уважения к тебе. И, может быть, немножко завидуя. – Иван Ильич фыркнул без слов. – Нельзя безапелляционно требовать от всех любви к твоему делу, а значит и к тебе самому.

– Вот и договорились! – вспыхнул учёный эгоист. – Я – виноват!

Вошёл тот, кто нашёл и должен был уйти. Поставил чайник на электроплитку и разрешил:

– Травите бедного хохла дальше.

– Кого травить? – вошла Жанна Александровна. – Хочу поучаствовать.

– Шматко, - обрадовался союзнице в правом деле Иван Ильич. – Ему, видите ли, вздумалось уволиться.

– Та-ак! – Божия жена гневно посмотрела на съёжившегося за столом Павла Андреевича и улыбнулась так, как улыбаются, найдя врага. – Крысы побежали с тонущего корабля! – Одна из них дёрнулась, привстав и намереваясь грубо ответить, но постеснялась женщины и жены начальника и медленно опустилась на стул. Казалось, что это не чайник шипит, а из Шматко выходят с шумом последние душевные пары. А жена и женщина, обозлённая другими, продолжала добивать подвернувшуюся жертву: - Но травить я тебя не буду – детей жалко. Живи и мучайся совестью, если она у тебя ещё есть. – Повернулась к Ивану Ильичу и отчеканила: - Я ушла в институт!

– А Михаил Владимирович придёт сегодня? – успел бормотнуть обнаглевший помилованный.

Жанна Александровна смерила его с головы до чайника фиолетовым взглядом синих глаз.

– Он болен, - сказала так, как будто муж отбыл за наградой, и добавила едко: - Если бы знал, что ты смываешься, обязательно бы пришёл, чтобы с удовольствием подмахнуть твою отходную.

Резко повернулась ко всем спиной и ушла, резко отворив дверь и хлопнув ею, а все трое мужчин, естественно, проводили зачарованным взглядом вихляющую джинсовую задницу. Викентий Алексеевич коротко вздохнул то ли от того, что никак не удавалось притушить кадровую распрю, то ли от того, что чудное видение исчезло.

– Ещё одна бескомпромиссная душа мается, ожесточённая семейными неприятностями, - произнёс он, то ли пожалев, то ли осудив.

– Фрейд! – догадался Иван Ильич, в чей огород полетел камешек.

– Как нам нравится взваливать на плечи соседа своё скверное настроение и злорадствовать, когда он переживает наравне с нами, - тянул длинную мысль психолог-математик.

– Ницше! – попытался увернуться от второго булыжника добрый сосед.

Двойная похвала, однако, не смутила Викентия Алексеевича. Он знал себе настоящую цену и не разменивался по мелочам.

– К сожалению, создатель впопыхах, наверное, наделал много брака: кому-то отмерил с избытком таланта, но недодал элементарных понятий об общественной жизни, кому-то – наоборот, - высказал замудрую мыслю теолог-математик.

– У тебя – фифти-фифти… - польстил Иван Ильич, уклонившись от третьей глыбы.

– Надеюсь, - скромно согласился прагматик-математик.

– …ни того, ни другого, - продолжил льстец.

– Грубо! – Викентий Алексеевич явно обиделся. У затухающего конфликта вместо консенсуса мог возникнуть аппендикс. – А для таланта – пошло!