Дама с единорогом

— Встаньте, я не достойна поклонения, — мягко сказала Жанна, осторожно высвободив одну руку. — Мне жаль Вас.

— Жаль?

— Жаль, потому что я не в силах изменить велению своего сердца. Жаль, потому что Вы выбрали недостойную.

— Вы до сих пор любите баннерета? Но, тысяча чертей, ему нужно только Ваше приданое! Он любит Ваши деньги, а не Вас, опомнитесь!

— Не говорите так, это ложь! — Жанна замотала головой и прижала руки к лицу.

— Ложь? — взорвался Норинстан. — Ваш баннерет — жалкое ничтожество! Если не верите мне, спросите у Сомерсета Оснея. Спросите его о том, как он прилюдно запятнал свою честь.

— Хорошо, при случае я спрошу у него, — пробормотала она. — А теперь встаньте.

— Нет, не встану. Не встану, пока Вы не обещаете мне…

(«Боже, не совращай меня! Этот пояс на её бёдрах, струящийся по её ногам, пояс который я недавно снимал… Юбка так соблазнительно струится складками… Её бёдра… разве они не созданы для любви? Этот пояс… Он сведёт меня с ума!»).

— Пообещаю что? — Жанна перевела взгляд на камин.

— Наконец опомниться.

— И разлюбить баннерета? Я не могу, я обещала любить его.

— Я избавлю Вас от этого обещания.

— Как?

— Очень просто: убью его.

— Не берите греха на душу, ни одна женщина этого не стоит, — покачала головой девушка.

— Может быть. Разрешите поцеловать Вас.

— И после этого Вы уйдёте?

— Да, клянусь всеми чертями Ада!

Пресытившись ролью молящего куртуазного влюбленного, граф встал на ноги. Вслед за ним встала и она. Пару мгновений он будто колебался, а потом, обняв её за плечи, прижал к себе и поцеловал.

Голова девушки пошла кругом; она чувствовала, ещё немного — и она ответит на этот поцелуй. Для неё он был жгучим, словно раскалённое железо. Её губы дрогнули и на мгновение… Баронесса поспешила оттолкнуть от себя Норинстана.

— Вы получили то, что хотели, — дрожащим голосом сказала она. — А теперь уезжайте, прошу Вас!

— Хорошо, — поразительно быстро согласился граф. — Но, надеюсь, я скоро вернусь. И, запомните, рано или поздно Вы всё равно станете моей супругой.

Он с самодовольной улыбкой посмотрел на неё и ушёл.

— Охотник! — Баронесса вышла в светлую галерею. — Он думает, что я птичка, которую можно поймать в сети, посадить в клетку. Но я не могу быть к нему жестока, даже после того, что было сегодня. Его мозг одурманен Дьяволом, я должна помочь ему. Видит Бог, я не хотела этого! Если бы я знала, я всё говорила и делала не так.

Она на миг опустила голову.

— Господи, я совсем запуталась! Всё внутри меня обрывается, когда он так нежно смотрит на меня, и я говорю совсем не то, что должна. Укрепи меня, Господи!

Жанна улыбнулась, краем глаза заметив переминавшуюся с ноги на ногу лошадь, — конечно, он знал, что она будет стоять здесь — и благосклонно бросила взгляд на двор. Да, Роланд был там и не сводил с неё глаз.

Встретившись с ней взглядом, граф крикнул:

— До скорой встречи, баронесса! Пусть благополучие и процветание пребудут в Вашем доме!

Девушка проводила его грустной улыбкой, прошептав:

— Бедный, он ещё надеется! Но придёт время, и его чувства изменятся. Боже, как я боюсь этого дня! Он никогда не простит мне… Я всю жизнь буду расплачиваться за этот день.

— Зачем мне всё это? — вдруг подумалось ей. — Может, Богу угодно, чтобы я вышла за Норинстана? Наш союз благословил отец, в праве ли я противиться его воле? В Писании сказано: чти отца своего, а своим упрямством я противлюсь слову Божьему.

Глава XXIV

С некоторых пор Мэрилин боялась ходить в церковь: ей казалось, что Бог покарает её. Каждый раз, проходя мимо часовни, она лихорадочно крестилась и ждала, что сейчас земля разверзнется и поглотит её. Но, видимо, Господь лояльно относился к её сердечной привязанности, и Мэрилин немного успокоилась, решив, что если что-то существует, то так оно и должно быть — не может же оно существовать, если не угодно Богу.

Ей претил удушающий запах кухни, претила ругань слуг, беспросветная, как ей казалось, тупость матери, не думавшей ни о чём, кроме заготовок на зиму. При виде Эммы, с поразительной лёгкостью справлявшейся с ордой служанок, вместе с ними шившей, суетившейся на кухне, развешивавшей бельё для просушки, Мэрилин становилось ещё хуже. Она напоминала ей о Бертране, которого она видела всё реже, а её соперница — всё чаще. И Мэрилин не выдерживала, таскала за волосы Джоан, закатывала истерики, издевалась над Уитни, которому никак не давалась латынь. Но когда появлялся отец Бертран, она замирала от восторга, была со всеми ласкова и даже угощала племянника печеньем, которое сама пекла.

Но исповедь, исповедь была для неё настоящей мукой, Страшным судом. Она не могла солгать пред лицом Господа, но и сказать правду не имела права. И девушка каждый раз юлила, словно уж на сковородке. На вопрос, не согрешила ли она, Мэрилин осыпала отца Бертрана кучей мелочей, невинных прегрешений, в тайне радуясь, что он не видит её залитого краской лица. Ей тяжело давалась ложь, но не лгать она не могла. И поэтому, вслед за матерью повторяя текст «Confiteor», девушка вкладывала особый пыл и особый смысл в слова: «Моя вина. Моя вина. Моя величайшая вина».

Во время очередной исповеди Мэрилин слишком нервничала; это не укрылось от проницательного священника.

— Вас что-то тревожит, дочь моя? — спросил он, прервав её сбивчивую речь.

Девушка вздрогнула, испуганно подняла глаза и чуть не вскрикнула, встретившись со взглядами деревянных статуй евангелистов; казалось, они смотрели на неё с укором.

— Что с Вами, дочь моя? — Беспокойство Бертрана всё возрастало. — Будьте откровенны со мной пред лицом Господа.

— Я согрешила, святой отец, — чуть слышно пробормотала Мэрилин.

— Господь милостив и простит Вам Ваш грех. В чём Вы согрешили?

— Я полюбила. — Губы у неё пересохли. Сейчас, сейчас её, лгунью и преступницу, постигнет заслуженная кара! — Я полюбила человека, любить которого не имею права. Он молод и красив, святой отец, а я всего лишь слабая женщина…

— Вы согрешили с ним? — нахмурился священник.

— Нет.

— Так в чём же Ваш грех?