Дама в черном

Тем не менее… Постойте! Постойте!.. Рультабий не даст так легко себя обмануть!.. Пусть даже и на три дня! Однако, как говорит Рультабий, Ларсан родился раньше Рультабия, потому что он его отец…

Мне вспоминается первый жест Дарзака, когда он встретил нас в Каннах и вошел в наше отделение: он задернул штору…

Призрак на западном валу повернулся теперь в мою сторону. Я прекрасно вижу его… его лицо… на нем нет очков… он неподвижен, как будто с него снимают портрет… Не шевелитесь!.. Так, готово!.. Ну вот, это Робер Дарзак! Это Робер Дарзак!.. Он снова пошел… И я снова теряюсь в сомнениях… мне не хватает чего-то в походке Дарзака, чтобы узнать походку Ларсана, но чего?..

Рультабий заметил бы все. Впрочем… Рультабий рассуждает больше, чем наблюдает. И кроме того, было ли у него достаточно времени, чтобы наблюдать?

Нет!.. Не будем забывать, что Дарзак уезжал на три месяца на юг!.. Это правда!.. Тут есть о чем подумать: три месяца, в течение которых никто из нас его не видел… Он уехал больным, а вернулся здоровым… И нечего удивляться тому, что человек изменился, раз он уехал с лицом мертвеца и вернулся с лицом живого.

Венчание совершилось сейчас же по его возвращении… Как мало показывался он нам и до, и после… Да и длилось все лишь неделю… Ларсан без труда мог продержаться семь дней.

Человек — Ларсан? Дарзак? — спустился со своего пьедестала, с западного вала, и идет прямо на меня… Не заметил ли он меня? Я стараюсь сжаться в комочек за своим фиговым деревом.

…Три месяца отсутствия, за которые Ларсан мог изучить всю мимику, все жесты, все движения Дарзака… и затем Дарзака убирают, становятся на его место, воруют у него жену, увозят ее… и дело сделано!..

…Голос? Что может быть легче, чем изобразить голос южанина? Немного больше или немного меньше акцента — вот и все! Мне показалось, что у него он чуть сильнее… Да, Дарзак после свадьбы говорит с б'oльшим акцентом, чем Дарзак до свадьбы… Он почти натолкнулся на меня, но прошел мимо, не заметив… Это Ларсан! Я вам говорю, что это Ларсан!..

Но вот он останавливается на несколько мгновений, растерянно оглядывается на замок: все погружено в глубокий сон, кроме той скорби, что бодрствует в его груди. Он тяжело вздыхает, как может вздыхать лишь такой обиженный судьбой, как он… Это Дарзак!.. Потом он ушел… и я остался там, за своим фиговым деревом, ошеломленный всем тем, что осмелился передумать.

Сколько времени пробыл я в таком состоянии? Час? Два? Поднялся я с разбитым телом и усталой головой. В своих умопомрачительных гипотезах я дошел до того, что спрашивал себя, не мог ли случайно (случайно!) Ларсан, заключенный в мешок из-под картофеля, занять место Дарзака, увозившего его в английском шарабане, запряженном Тоби!..

Воображение услужливо рисовало мне яркую картину, как агонизирующее тело вдруг оживает и приглашает Дарзака занять его место. Чтобы отбросить это нелепое предположение, мне стоило лишь припомнить доказательство полной его невозможности, которое дал мне сегодня же утром Дарзак в разговоре со мной наедине. Мы тогда расходились со злополучного собрания в Квадратной башне, на котором точно были определены условия задачи о лишнем трупе. Я тогда задал ему несколько вопросов относительно князя Галича, образ которого не переставал меня преследовать; Дарзак сейчас же ответил мне, ссылаясь на другой разговор, происходивший между нами накануне по поводу того же князя Галича и при таких условиях, что слышать нас, безусловно, не мог никто. Только один Дарзак знал об этом разговоре — откуда следует, что так сильно занимающий меня сегодня Дарзак не мог быть другим, чем накануне.

Как ни нелепа сама по себе мысль об этом превращении, я не стыжусь, что высказал ее. В этом отчасти виноват Рультабий с его манерой говорить о своем отце как о каком-то боге превращений! И я возвращаюсь к единственно возможному предположению — возможному для Ларсана, пожелавшего занять место Дарзака, — предположению подмены в день свадьбы, после возвращения жениха мадемуазель Станжерсон в Париж и трехмесячного его отсутствия.

Глубокого вздоха, вырвавшегося у Робера Дарзака, когда он проходил мимо меня, оказалось все же недостаточно, чтобы прогнать эту мысль… Перед моими глазами вставала фигура Дарзака, входившего в церковь Сен-Николя-дю-Шардонне, избранную им для венчания… быть может, потому, подумалось мне, что во всем Париже не было церкви темнее…

Да, немудрено растеряться и выдумывать глупости, стоя в лунную ночь за фиговым деревом в борьбе с мыслью о Ларсане!..

«Нелепость!» — говорил я себе, осторожно пробираясь через передний двор к постели, ожидавшей меня в одинокой комнате Нового замка… Нелепость, потому что, как тонко подметил Рультабий… если бы Ларсан был в то время на месте Дарзака, ему оставалось лишь унести свою прекрасную добычу, и не было надобности появляться в виде Ларсана, чтобы пугать Матильду, и он не привез бы ее в форт Геркулес, в среду ее друзей, и не стал бы губить своих планов, показывая в лодке Туллио грозное лицо Русселя-Боллмейера.

В тот момент Матильда принадлежала ему, и с того момента он ее потерял. Появление Ларсана отнимало даму в черном у Дарзака — следовательно, Дарзак не был Ларсаном! Боже мой! Как болит голова… Виновата сияющая там, на небе, луна, что давит на мой мозг… У меня лунный удар…

И затем… затем, разве он не явился самому Артуру Рансу в ментонском саду в то время, как Дарзак сидел в поезде, увозившем его в Канны, навстречу нам! Если Артур Ранс сказал правду, я могу совершенно спокойно лечь спать… А для чего Рансу было лгать?.. Артур Ранс, еще один влюбленный в даму в черном и не перестававший ее любить… Эдит не глупа, она все заметила!..

Эдит!.. Однако… давно, давно уже пора спать!.. Я не успел еще выйти из ворот башни Садовника, когда мне что-то послышалось… я сказал бы, стук запираемой двери… шум дерева и железа… замков… я быстро выглянул из-за ворот и заметил смутный силуэт человека у самой двери в Новый замок; взведя курок револьвера, я в три прыжка оказался у двери, но никого уже там не нашел. Дверь была закрытой, хотя я точно помнил, что оставил ее полуотворенной. Я сильно волновался… сердце стучало в груди… я чувствовал, что я не один… Кто же мог быть так близко от меня? Если мелькнувший передо мною силуэт существовал в действительности, он, несомненно, мог находиться лишь внутри Нового замка, ибо во дворе Карла Смелого никого не было.

Сохраняя величайшую осторожность, я открыл дверь и вошел в Новый замок. Не решаясь сделать ни одного движения по крайней мере в течение пяти минут, я внимательно прислушивался к малейшему шуму… Ничего!.. Я, вероятно, ошибся… Тем не менее я не рискнул зажечь спичку и насколько возможно тише взобрался по лестнице и заперся в своей комнате. Только тут я вздохнул свободно…

Однако это видение беспокоило меня сильнее, чем я мог признаться самому себе, и мне не спалось, хотя я разделся и улегся в постель. В конце концов увиденный мною силуэт и мысль о Дарзаке-Ларсане слились воедино в моем пошатнувшемся мозгу… Мне стало ясно, что я не успокоюсь, пока не проверю, что Ларсан не скрывается за самим Дарзаком. Да, но как это проверить?.. Потянуть его за бороду?.. Если я ошибусь, он сочтет меня сумасшедшим или угадает мою мысль, а она уж точно не принесет ему утешение в угнетающем его горе. Для полноты страданий не хватает лишь, чтобы его заподозрили в этом ужасном превращении!

Внезапно я отбросил одеяло, сел на постели и невольно вскрикнул:

– Австралия!

Я вспомнил о происшествии, о котором уже упоминал в начале своего рассказа. После несчастного случая в лаборатории я сопровождал Робера Дарзака в аптеку. В то время как ему оказывали первую помощь, рукав его рубашки от неловкого движения засучился до локтя, и я имел возможность заметить на правой руке Дарзака, около сгиба, большое родимое пятно, контуры которого удивительно напоминали изображение Австралии. Пока доктор делал свое дело, я в уме размещал на пятне, согласно их расположению на карте, Мельбурн, Сидней, Аделаиду; рядом с большим пятном было еще маленькое, которое могло изобразить собой остров Тасманию.