Дама в черном

– Если мой дядя не вернется в течение этих двадцати четырех часов, я подам жалобу итальянским властям.

– Прежде чем прибегать к их помощи, я посоветовал бы вам расспросить тех ваших слуг, к которым вы питаете доверие, в частности Маттони. Доверяете ли вы Маттони, сударыня?

– Да, вполне.

– Так вот, сударыня, допросите его!.. Допросите!.. А перед моим отъездом разрешите вручить вам эту превосходную историческую книгу… — И Рультабий вытащил из кармана книгу.

– Это что еще такое? — презрительно спросила Эдит.

– Это, сударыня, труд Альбера Батайля, экземпляр его «Уголовных и гражданских дел», который я рекомендую вам прочесть. Из него вы узнаете о переодеваниях, обманах и ловкости знаменитого преступника, чье настоящее имя — Боллмейер.

Рультабий не знал, что я уже рассказывал Эдит необыкновенные истории о Боллмейере.

– После того, как вы это прочитаете, — продолжал он, — у вас будет время подумать, трудно ли такому субъекту предстать в ваших глазах под видом дядюшки, которого вы не видели больше четырех лет — ибо прошло четыре года, сударыня, прежде чем вы нашли этого почтенного ученого в глуши пампасов Араукании. Что касается воспоминаний сопровождавшего вас мистера Ранса, то они еще более туманны и несравненно легче могли изменить ему, чем ваши воспоминания и ваше сердце племянницы! Я готов умолять вас на коленях, сударыня: не будем ссориться! Все мы в очень тяжелом положении. Вы требуете, чтобы я уехал; я уезжаю, но я вернусь, потому что, если мы примем ужасную гипотезу о превращении Ларсана в старого Боба, нам еще предстоит отыскать самого старого Боба. В последнем случае, сударыня, я к вашим услугам и всегда готов служить вам самым преданным и искренним образом.

Эдит промолчала с видом оскорбленного достоинства, а Рультабий повернулся к Артуру Рансу со словами:

– Примите, мистер Ранс, мои глубокие извинения за все, что произошло здесь. Я позволяю себе надеяться, что вы, как истинный джентльмен, объясните все и вашей супруге. Вы упрекали меня за быстроту, с которой я высказал свое предположение, но вспомните, что миссис Эдит несколько минут назад упрекала меня в медлительности.

Но Артур Ранс уже не слушал его. Он взял жену под руку, и оба собрались покинуть комнату, когда дверь вдруг отворилась, и конюх Уолтер, верный слуга старого Боба, ворвался к нам, весь забрызганный грязью, в разорванной одежде. На покрытом потом лице, с прилипшими ко лбу прядями растрепавшихся волос, отражался гнев, смешанный с испугом, заставивший нас сейчас же предположить, что произошло какое-нибудь новое несчастье. В довершение всего он держал в руках отвратительную тряпку, которую и швырнул на стол. Эта тряпка, покрытая широкими красно-бурыми пятнами, была не что иное — мы сразу же догадались об этом, отшатнувшись в ужасе, — как мешок, в котором был вынесен лишний труп.

Уолтер уже что-то рассказывал по-английски своим скрипучим голосом, и все мы, за исключением Артура Ранса и его жены, спрашивали друг у друга: «Что он говорит? Что говорит?..»

Артур Ранс иногда перебивал его, задавая вопросы, в то время как Уолтер угрожающе махал в нашу сторону кулаками и кидал на Дарзака свирепые взгляды. На мгновение нам даже показалось, что он готов броситься на Дарзака, но Эдит удержала его одним жестом. И Артур Ранс перевел для нас рассказ своего слуги:

– Он говорит, что сегодня утром заметил пятна крови на английском шарабане и что Тоби был очень утомлен ночной поездкой. Это заинтересовало его настолько, что он решил сейчас же поделиться своими наблюдениями со старым Бобом, но он напрасно искал его повсюду. Тогда его охватило мрачное предчувствие, и он проследил ночное путешествие английского шарабана, что было нетрудно сделать благодаря сырости почвы и узнаваемому расстоянию между колесами; таким образом, он добрался до расщелины в старом Кастильоне, в которую и спустился, уверенный, что найдет там тело своего господина. Там он подобрал лишь этот пустой мешок, в котором, быть может, был завязан труп старого Боба. Теперь же, поспешно вернувшись на телеге крестьянина, Уолтер требует своего господина, спрашивая, не видел ли его кто-нибудь, и готов обвинить Робера Дарзака в убийстве, если ему его не покажут…

Мы все были поражены. К нашему большому удивлению, первой совладала с собой Эдит. Несколькими словами она успокоила Уолтера, пообещав ему, что через некоторое время старый Боб появится целым и невредимым, и отпустила его. Затем обратилась к Рультабию:

– Милостивый государь, у вас есть двадцать четыре часа, чтобы мой дядя вернулся.

– Благодарю вас, сударыня, — ответил Рультабий, — но если он не вернется, я буду прав.

– Но где же он может быть? — вскрикнула она.

– Я не смогу ответить вам на это теперь, когда его уже нет в мешке.

Эдит бросила на Рультабия уничтожающий взгляд и покинула нас в сопровождении мужа. Робер Дарзак выразил свое крайнее недоумение историей, рассказанной конюхом. Он бросил мешок в пропасть вместе с Ларсаном, a мешок выплыл один. Что касается Рультабия, то последний высказался в таком духе:

– Ларсан жив, смею вас уверить! Никогда положение не было более опасным, я должен уехать!.. Нельзя терять ни минуты! Двадцать четыре часа! Через двадцать четыре часа я буду здесь… Но поклянитесь, поклянитесь мне оба не покидать замок… Поклянитесь мне, Дарзак, что вы не позволите ей выходить из замка, даже применив силу, если это окажется необходимым!.. И затем… Вам нельзя оставаться в Квадратной башне!.. На том же этаже, где живет Станжерсон, есть две свободные комнаты. Вы переедете туда… Это необходимо… Сенклер, вы позаботитесь об этом переселении… После моего отъезда ни ногой в Квадратную башню… Ни вы, ни кто другой… До свидания! Постойте! Я поцелую вас… Всех троих!..

Он обнял сначала Дарзака, потом меня и, наконец, упав на грудь дамы в черном, разрыдался. Поведение Рультабия, несмотря на серьезность положения, казалось мне непонятным. Увы! Сколь естественным я нашел его впоследствии!

Глава XV Ночные вздохи

Два часа ночи. Весь замок спит. Какая тишина на земле и в небесах! Я стою у окна с пылающим лбом и ледяным сердцем; море тихо вздыхает, и луна неподвижно застыла на безоблачном небе. Среди сонного безмолвия ночи вдруг раздаются звучные слова литовской песни. Откуда они доносятся? Из его или ее уст? Или это мое воображение? Однако что нужно этому черноземному князю, распевающему свои литовские песни, здесь, на берегу Средиземного моря? И почему его образ и песни так упорно меня преследуют? Что он для нее? Ведь он смешон с его нежными глазами, длинными темными ресницами и литовскими песнями! Да и я тоже смешон! Я, кажется, начинаю вести себя, как школьник. Впрочем, не думаю! И правда, я предпочитаю остановиться на том предположении, что в личности князя Галича меня волнует не столько тот интерес, который выказывает к нему миссис Эдит, сколько мысли о том, другом… Да, да, это так: в моем уме князь и Ларсан стоят уже рядом. Никто не видел его в замке после знаменательного завтрака, когда он был представлен нам.

День после отъезда Рультабия не принес с собой ничего нового. Мы не получили никаких известий ни о нем самом, ни о старом Бобе. Эдит заперлась в своей комнате, допросив предварительно прислугу и заглянув в комнаты старого Боба и Круглую башню. В помещение Дарзаков она не пожелала войти. «Это дело правосудия», — сказала она. Артур Ранс в течение часа разгуливал по западному валу с выражением крайнего нетерпения на лице. Никто со мной не говорил. Дарзаки не выходили из Волчицы. Все обедали в своих комнатах. Профессор Станжерсон не показывался.

И вот теперь всё как будто бы спит в форте Геркулес… Но вот появляются тени, освещенные ночным светилом. Что это, как не тень лодки, отделившаяся от тени замка и скользящая по серебристым волнам? Чей это силуэт горделиво возвышается на носу, в то время как другая тень молчаливо сгибается над веслом? А, это ты, Федор Федорович! Вот тайна, разгадать которую будет, может быть, легче, чем тайну Квадратной башни, Рультабий! Я даже думаю, что для этого хватило бы сообразительности и у Эдит.

Обманчивая ночь… Все кажется уснувшим, но ничто и никто не спит… Кто же из обитателей замка может похвастаться тем, что ему удалось заснуть? Быть может, вы думаете, что госпожа Эдит спит? Спят ли супруги Дарзак? И почему Станжерсон, который как будто спит днем, будет спать именно в эту ночь, когда, как говорят, его постоянно мучает бессонница? А я, разве я могу спать?

Я вышел из комнаты и спустился во двор Карла Смелого; ноги бессознательно несли меня к валу Круглой башни. Я успел подойти туда как раз в тот момент, когда лодка князя Галича, облитая лунным светом, пристала к берегу, у вавилонских садов. Он выпрыгнул на песок, и вторая тень, сложив весла, последовала за ним. Я узнал хозяина и лакея: Федор Федорович и его слуга Иван. Через несколько секунд они исчезли, скрывшись под сенью столетних пальм и гигантских эвкалиптов.

Я обошел вал вокруг двора Карла Смелого, затем с бьющимся сердцем направился к переднему двору. Мои шаги гулко отдавались под каменными сводами арки; мне показалось, что возле полуразвалившейся часовни мелькнула какая-то тень и застыла, прислушиваясь. Я остановился в непроницаемом мраке за углом башни Садовника, нащупывая в кармане револьвер. Тень не шелохнулась. Действительно ли это тень человека?

Я крадусь за зеленой изгородью вербены, окаймляющей тропинку, ведущую к Волчице, за кустами и клумбами цветов, благоухающих всеми ароматами весны. Я стою, не шелохнувшись, и тень, очевидно успокоившись, делает движение. Это дама в черном! Луна обливает всю ее фигуру своим бледным светом. Затем, как по мановению волшебной палочки, фигура вдруг исчезает. Тогда я подхожу ближе к часовне и, по мере того как расстояние между мною и развалинами сокращается, различаю тихий шепот, слова, прерываемые вздохами и всхлипываниями, и на мои собственные глаза наворачиваются слезы. Дама в черном плачет там, за какой-то колонной. Одна ли она? Возможно, она выбрала в столь тревожную ночь этот алтарь, заросший цветами, чтобы излить у его подножия свое горе и вознести среди полного покоя пламенную молитву?