Данте. Демистификация. Долгая дорога домой. Том II
Шрифт:
«Ну, здравствуй, сестра, с Богом» – ласково сказал он: – «Как поживаешь?»
«Благословите, Ваша Светлость» – приветливо ответила Екатерина, склоняя перед ним голову. Нунций пробормотал короткую молитву, перекрестил её и протянул руку. Императрица поцеловала руку и жестом пригласила нунция сесть в кресло. Тот подошёл и, опустившись в кресло, стал вровень с императрицей, сидевшей в высоком кресле.
«Давно не виделись, брат» – начала она: – «Редко к нам жалуете. Можно было б и почаще».
«Да, лет десять уже, сестра» – ответил тот: – «Дела не дают. Да и далеко был, в Индии, Китае, Америке.
«Да уж» – сказала она: – «Вор объявился, Пугачёв, много народу взбунтовал. Против меня собирается идти. Пока держусь, но тяжело. Мужем моим себя объявил без права, разбойник, народ против меня бунтует, немкой называет, вор».
«Если бы без права, сестра» – тихо проговорил нунций: – «И бояться ничего не надо было бы. В том и дело, что и право имеет, хоть на твой трон, хоть на австрийский, хоть на польский, хоть на любой другой. И полбеды, что он один имеет, да наследников, сыновей крепких, четырёх, ведёт за собой. В Европе с этим не густо, сама знаешь. И достоинством он граф, а казаком прикидывается, чтоб народ бунтовать только. Возьмёт Москву ежели, да объявит свои права, плохо будет не тебе только, на Европу пойдёт. Сам папа обеспокоен, за тем и меня послал. Королевские троны трясутся».
«Четырёх сыновей?» – в ужасе воскликнула Екатерина: – «И что, все права имеют? А как же звать его?»
«Граф Уголино де Фантолин» – тихо сказал нунций: – «Только никому, смотри. А род свой ещё от Марса ведёт. Для мусульманина он правоверный, для христианина крещёный. Москву ему никак нельзя отдать. Есть у тебя надёжный воевода? Призови сюда, переговорить надо».
«Есть, Ваша Светлость» – с волнением в голосе произнесла она: – «Любого победит. Войска большого только нет, по степям гонять, бунтовщики-то везде, а степи бескрайние».
«Пригласи его сюда, сестра» – сказал нунций: – «И оставь нас вдвоём с ним, тайное дело с глазу на глаз обсудить надо».
Императрица позвонила в колокольчик. Вошёл Потёмкин и поклонился.
«Светлейший» – приказала императрица: – «Генерал-поручика Суворова Александра Васильевича ко мне, срочно. Больше чтоб никого. Как скоро будет?»
«Сей момент, Матушка» – быстро ответил Потёмкин: – «Здесь дожидаются. Пускать?»
«Пускай» – разрешила она. Потёмкин вышел.
«Оставляю тебя, брат» – сказала императрица: – «Благословите, Ваша Светлость».
Нунций, сидя, перекрестил её и подал руку. Она поцеловала руку и вышла.
Прошло немного времени, дверь приоткрылась, и в кабинет вошёл невысокого роста, худенький генерал-поручик без парика, с быстрым взглядом и порывистыми движениями. Он огляделся и увидел нунция, сидящего в кресле. Тот подал ему знак рукой. Суворов подошёл и оказался вровень с сидящим в кресле нунцием. Тот внимательно, в упор, разглядывал его.
«Здравствуйте, Александр Васильевич» – приветливо сказал он: – «Прошу садиться» – и указал рукой на стоящее рядом кресло.
«Спасибо, Ваша Светлость, я постою» – резко ответил тот, понимая, что, если он сядет, то покажется очень маленьким в сравнении с великаном нунцием.
«Ну, как знаете» – спокойно согласился нунций: – «Расскажите, что Вы знаете о Пугачёве?»
«О бунтовщике, воре Емельке?» – возбужденно заговорил Суворов: – «Партизанскую войну ведёт, рассредоточен, опора у него на Рымнике, там с ним бороться трудно. Не знаю, откуда, но чувствуется военная школа, хотя считают, что он простой казак. Михельсона послали против него. Ну, из города Михельсон его выбьет, а в степи ничего не сможет с ним поделать. Царём себя называет, да, говорят, и по облику не простой казак. Надо бы бунтовщиков разделить, да, пока не знаю, как. Прошусь у императрицы против него, пока не пускает, а, не определившись по месту, большего не скажу».
Нунций внимательно и заинтересованно слушал, разглядывая генерал-поручика. Когда тот замолк, он задумался на некоторое время. Суворов также разглядывал высокого нунция, ловя себя на мысли, что тот похож на Петра Великого.
«Александр Васильевич» – снова обратился к нему нунций: – «Что, если нам его обойти, хитростью, да обманом? Он царь, а мы ему своего царя подставим».
«Какого же царя, Ваша Светлость?» – недоуменно спросил Суворов: – «Ещё один царь, это уже перебор выйдет. Да он и не поверит, да и царь другой ему ровня будет, курам на смех. Два царя, как два медведя, в одной берлоге не уживутся. У того царя войско, а новому где так быстро набрать? Емелька нового царя, как клопа прихлопнет».
«Это если ровня, Александр Васильевич» – сказал нунций: – «Да наш-то царь будет главнее и старше, а войско не нужно, ты же сам нашему и присягнёшь, и на Москву пообещаешь пойти, и немку скинуть, а?» – и он хитро посмотрел на генерала.
«Один ложный царь против другого ложного царя…» – с сомнением протянул Суворов: «Боюсь, никто не поверит».
«Зачем ложный?» – улыбнулся нунций: – «Наш будет самый настоящий, а тот пускай ложный остаётся» – и он, рукой поманив Суворова к себе, пошептал ему что-то на ухо. Слушая, тот менялся в лице, затем, отстранившись, уставился на нунция, вытянувшись в струнку.
«Разрешите идти, Ваше Величество?» – почему-то шепотом спросил он. Нунций сделал утвердительный знак рукой.
Генерал-поручик чётко повернулся через левое плечо и, парадным шагом вышел из кабинета.
Как это было:
«К Вам перебежчик, Емельян Иваныч» – сказал Пугачёву вошедший в горницу казак с густой рыжей бородой: – «Монах один, ну очень высокий».
«Пускай» – распорядился Пугачёв. Казак вышел и позвал кого-то из темноты.
В горницу вошёл худой, высоченный монах, согнувшийся в дверях вдвое. Разогнувшись, он не смог встать во весь свой рост из-за низенького потолка горницы. Монах откинул капюшон, лицо его показалось Пугачёву знакомым. Присмотревшись, он увидел, что незнакомец сильно напоминает лицом и ростом императора Петра Великого, которого Пугачёв видел только на картинах.
«Кто ты, откуда и зачем сюда?» – спросил Пугачёв.
«Аль не узнаёшь, граф?» – ответил незнакомец: – «Своего императора не узнаёшь?»
Пугачёв попытался встать, но ноги его не слушались. О его графском достоинстве никто из теперешнего окружения знать не мог.
«А где твои сыновья, граф?» – спросил незнакомец: – «Нино, Ансельмуччо, Гаддо, Угуччоне? Почему их здесь нет?»
Пугачёв весь похолодел. О своих сыновьях сам он и думать боялся, не то, что говорить. Он беспомощно оглянулся, но в горнице, кроме него и незнакомца, никого не было.
«Хорошее ты себе имя выбрал, Уголин – Пугачёв» – продолжал незнакомец: – «Кого пугать захотел?»