Дар кариатид

Заботится о ней…

Нина ласково улыбалась дяде Ване. Нет, не пойдет она за сапогами в уже основательно разграбленные и разграбленные немецкие дома. Тем более, что дядя Ваня отнюдь не самого высокого мнения о немецкой обуви, хотя Нина и подозревала, исключительно потому, что она немецкая.

«Все бы вам только красиво, — ворчал старый солдат, когда хохлушки, точно Золушки перед балом, натягивали на огрубевшие пятки изящные вечерние туфли на каблучках. — А что эта красота? Неудобство одно! Обувь должна быть, чтобы ножка в ней пела. А какое тепло от их обуви? Так, вид один. Вот клюнет зимой в жопу жареный петух…».

Жареный петух мерещился дяде Ване в облике сорокаградусного мороза.

Но даже осень ещё не скоро прикроет разруху листьями-позолотой…

В сенях уже вовсю гремели бидоны. Приехал старшина.

Валин смех время от времени весело взрывал дом. Старшина рассказывал что-то забавное.

— Неужто прямо по колено? — не верила рассказу Валентина. — Галя, ты бачила когда-нибудь, чтоб в доме спирту по колено? — крикнула она на кухню.

Галина сосредоточенно резала на столе капусту.

— Не бачила, — серьезно отнозвалась она, — но слыхала от хлопцев наших. Немцы, когда тикали, то на спиртзаводах краны откручивали, чтоб спирт весь на пол вытек.

— Вот-вот, — бодро шагнул в комнату старшина, — я об этом и твержу Валентине, а она все свое мне: врешь, да врешь. А когда я врал? Скажи хоть ты, Галюнь. Разве я похож на обманщика?

Офицер подмигнул Галине, и нож еще быстрее застучал по разделочной доске.

— Все вы не похожи, — зарделась хохлушка от игривого взгляда офицера и кокетливо опустила ресницы, но тотчас снова посерьезнела и деловито добавила. — А про спирт это вы дело говорите, товарищ старшина.

— Я всегда дело говорю, Галя! — неожиданно закружил ее по комнате старшина.

Аккуратно вернул даму на место к столу с капустой, подмигнул Нине.

— Ну что, адъютант! Едем за спиртом?

— Я? — удивилась Нина. — А как же мясо?

— А что мясо? Мясо не убежит! — продолжал в том же духе старшина и чуть более серьезно добавил. — Дядя Ваня доварит. Правда, дядя Ваня?

— Езжайте уж, — беззлобно проворчал он в ответ. — Куда ж вы без дяди Вани? Доварю, что уж там, коль для пользы дела.

— Для пользы, для пользы, — весело заверил старшина.

В машине офицера дожидался водитель — светловолосый худенький паренек с ефрейторскими звездами на плечах.

На вид солдатику было никак не больше семнадцати лет. Его нежные, как у девочки, не загрубевшие даже в боях, щеки, чуть тронутые легкой светлой порослью, покрывал стыдливый румянец. Серые глаза смотрели на мир открыто и чуть застенчиво.

Нина забралась на заднее сиденье. Небо хмурилось. Набрякшие тучи роняли капли, но под брезентовой крышей дождь был не страшен.

— На спиртзавод, Ваня, — кивнул Сергей солдатику.

— А-а, — заговорщицки улыбнулся тот. — Это дело нужное. В госпитале как раз спирт закончился. Ну и вообще.

Автомобиль неуклюже перевалился через кочку и быстро покатил по проселочной грунтовой дороге.

Новейшая немецкая военная машина быстро оставляла позади одну деревеньку за другой. Каждая из них, разгромленная и разграбленная, представляла теперь жалкое зрелище.

И взгляд искал радостное — на чём остановиться.

Как всегда неожиданно белыми цветущими созвездиями рассыпалась по садам весна. Но эти сады не наполняли такие привычные в апрельских деревнях смеющиеся детские голоса, а зыбкую умиротворенность в любой момент мог нарушить выстрел.

Дома смотрели в охваченное снегом цветения пространство удивленно и строго выбитыми окнами. Распахнутые двери хлипко покачивались на ветру. Все указывало на то, что хозяева в спешке покидали деревню. Здесь не было сильных боев, но каждый дом в деревне был отмечен войной. И безумным, пьянящим предвкушением неминуемой победы.

— Э-эх, — о чем-то своем вздохнул старшина. Может быть, вспомнил другую весну. Другую деревню.

Из-за крыш и деревьев нарисовалась каменная башенка с трубой. Это и был спиртзавод.

Солдат сильнее нажал на газ и резко — на тормоз у самого порога конечного пункта назначения.

Резкий запах спирта заглушал весенние ароматы. Все указывало на то, что хозяева покинули деревню в спешке.

Старшина медленно, с наслаждением втянул воздух и старательно отер ноги о траву, как будто собирался переступить порог древнего храма.

Благоговение, застывшее на лице офицера, как будто он совершал какой-то священный ритуал, заставило и его спутников постучать подошвами у входа, чтобы приставшие к ней комья земли остались за порогом.

Старшина осторожно шагнул в дом.

Внутри в беспорядке громоздились тазы, книги и стулья.

Старшина обвел хаос беглым, ко всему привычным взглядом и быстро свернул на лестницу.

С каждой новой ступенькой все острее ударяли в нос пары спирта и, наконец, все трое подошли к каменной перегородке, отделявшей кран, откуда вытекала чистая огненная вода, когда-то бывшая сахарной свеклой и полусгнившим картофелем.

Старшина шарил перед собой тусклым фонариком, верой и правдой служившим ему всю войну.

И вот поток света уперся в неподвижно застывшую, а теперь радостно засверкавшую прозрачную гладь. Спирт!

Теперь от блаженства отделяла только цементная перегородка. По-видимому, она сооружалась на тот случай, если спирт вдруг выйдет за края двадцати ведерной (не меньше) деревянной бочки.

Но, покидая, может быть, навсегда свое жилище, хозяин нарочно оставил кран открытым.

— Сергей Петрович, а если начальство узнает… — осторожно, но с азартом и озорством в голосе, скорее, просто так, на всякий случай, чем чтобы остановить старшину, напомнил Иван. Но и ему хотелось после огня и выстрелов какого-нибудь веселого приключеньица.

Разве что присниться могло раньше простому русскому труженику такое пьянящее озерце. Но… на это и рассчитывали немцы, отступая… Щедро подсыпали в спирт отраву.

О смертельных подвохах всем было уже известно. Отсюда и строгий приказ начальства — ни при каких обстоятельствах в рот не брать немецкого спирта. Но только как устоять, если вот оно, сверкает под ногами, целое озеро чистейшего спирта!

— Живы будем, не помрем, — весело подмигнул старшина солдату. — Кто не рискует, тот не пьет шампанского.