Дар кариатид

Тарелка предательски выскользнула из рук девушки, разлетелась от удара о каменный пол.

Егор Матвеевич подоспел с совком и веником, а Нина растерянно смотрела, как он собирает осколки.

— Ладно, иди уже, сам домою, — отпустил Егор Матвеевич помощницу. — Пользы от тебя, как от козла молока.

Нина торопливо вытерла руки полотенцем.

Звуки, лившие сверху, складывались в ту самую мелодию, которую утром играл Михаил.

Песня, понятная и без слов, о том, как поздней ночью девушка прощается с бойцом, который уходит на фронт.

Теперь и у Нины были связаны с этой мелодией воспоминания, совсем еще свежие… и мечты.

Девушка взлетела вверх по лестнице и замерла.

«На позиции девушка провожала бойца» играл тот самый белокурый парень с повязкой дежурного на рукаве, который, наверное, утром и поднялся за Михаилом, увидев ее в столовой.

Нина неслышно попятилась и быстро сбежала вниз.

… Утро растрепанное, в клочьях тумана, заглядывало в распахнутое окно. Владимир Петрович говорит, надо закрывать на ночь окна. Вокруг полно немцев. Да и ночи еще холодные. Зато как поют соловьи на рассвете!

Нина с наслаждением потянулись. Вскочила с кровати и быстро, по-солдатски оделась.

В дверь осторожно несколько раз постучали.

— Входите, — отозвалась Нина.

Дверь скрипнула, и девушка едва не вскрикнула от радости.

На пороге стоял Михаил.

В шинели он казался еще красивее и как-то сразу взрослее.

На груди его переливались на солнце ордена и медали.

Три звезды на погонах. Старший лейтенант.

— Ухожу, Ниночка, на фронт, — улыбнулся он почти весело.

— На фронт? — растерялась Нина, хотя с первой секунды поняла, что он пришел попрощаться.

Несколько секунд Михаил молча смотрел на девушку, потом быстро извлек из кармана что-то маленькое блестящее и протянул Нине.

— Ниночка, пришейте мне, пожалуйста, пуговочку, — перешел он вдруг на «вы».

Только теперь девушка заметила, что на шинели у офицера не достает одной пуговицы.

— Давай! — неожиданно для себя самой Нина перешла на «ты».

— Рука еще чуть-чуть побаливает. Боюсь, не удержу иглу, — лукаво, прищурился офицер, и тут же лицо его стало задумчивым.

Михаил снял шинель и опустился на стул.

Нина нашла в ящике стола нитку и иголку.

Михаил протянул ей шинель.

Серьезно и ласково он смотрел, как девушка, сидя на кровати, пришивает ему пуговицу.

Неумело Нина несколько раз укололась иглой.

Наконец девушка затянула потуже узелок, оборвала нить и протянула Михаилу шинель.

Медали, ордена позвякивали, когда он вдевал руки в рукава.

Застегнув все пуговицы, Михаил оправил шинель на себе и неожиданно резко наклонился к Нине.

Ощутив его губы на своих губах, девушка инстинктивно отдернулась от неожиданного прикосновения.

Михаил так же резко выпрямился и повернулся к двери, но перед тем, как шагнуть за порог, еще раз обернулся.

От бесконечной грусти в черных глазах у Нины защемило в груди.

Дверь тихо закрылась.

«Такому парню поцеловать не дала! — взметнулось запоздалое сожаление. — А вдруг его убьют?»

Нина вскочила с кровати.

«А вдруг его убьют?» — продолжало пульсировать в висках.

В дверь снова постучали.

— Да! — обрадовалась Нина.

— Ниночка, пора идти в столовую, — заглянул в комнату Владимир Петрович. — Принеси, мне, пожалуйста, тушеную капусту с сосиской. И не забудь про компот…

Глава 47 Тюльпаны Победы

Полковник мурлыкал под нос какой-то вальс и старательно укладывал на пробор перед зеркалом на стене, оставшимся от прежних хозяев, редеющие волосы, чуть тронутые первым инеем.

Владимир Петрович не сразу услышал, как вошла Нина. И только когда девушка поставила поднос на стол и повернулась к двери, полковник весело окликнул ее.

— Да, Владимир Петрович, — обернулась Нина.

Глаза бывалого офицера блестели, как у мальчишки перед первым свиданием. Только медали и ордена на его груди сияли ярче.

— Хочешь Берлин посмотреть? — дрогнули в улыбки краешки губ полковника.

— Берлин? — сердце Нины радостным мячиком запрыгало в груди. — Конечно, хочу!

Нина еле удержалась от того, чтобы не закричать, не завертеться волчком от предвкушения. Неужели она своими глазами увидит, как над Берлином, надо всей Германией разовьется на весеннем ветру победный флаг. Наш флаг. Советский, алый… И кто знает… Сердце Нины забилось еще сильнее от затаенной надежды, в которой она боялась признаться даже самой себе. Может быть, там, у Рейхстага, она встретит его… Михаила.

Полковник понимающе улыбнулся, заметив сложную гамму чувств, пробежавшую, как рябь по воде, по хорошенькому личику его адъютанта.

Он и сам ощущал, как к сердцу то и дело подкатывали радостные волны.

Все, конец войне. Пусть трепыхаются еще фашисты. Но и дураку ясно: агония это, агония. Улыбка жены, нежная кроткая, и озорные ямочки на щечках двух близняшек- дочерей всплыли как солнечные блики на ряби моря надо всеми горестями и радостями. Засияли и погасли. Надя… Надюша… Надежда… Товарищ капитан. И все-таки какая женщина!.. Бой — баба. Как там, коня на скаку остановит, в горящую избу войдет. Да, из таких. Куда до Надежды Танюше. Его Танюше…

Полковник сдвинул брови, совершенно забыв, что стоит еще на пороге.

Две женщины, как две стихии, боролись в его разгоряченном войной и близкой победой воображении. За одной стояло бесконечное поле с колосьями — золотыми, шелестящими от ветра.

Другая женщина шептала: «Я с тобой. Держись», шептала сквозь взрывы бомб, сквозь канонаду. С одной из них придется расстаться.

Шелестящее поле заколосилось ярче, ярче, заливая своим светом все бездны памяти офицера, а месяцы-улыбки дочерей, как лодочки, закачались на этой ряби легко и весело.

И тут же на все это золотое, беззаботное легла тенью разлука. Точно птица пролетела огромная, черная. И громче, громче шепот: «Я с тобой». «Эх, влип, дурак, влип, как мальчишка», — отчитывал полковника мудрый и серьезный невидимый двойник.

Но чувство вины отступило под новой волной радости. Какие-то считанные часы отделяют теперь от победы.

Полковник чуть отступил назад от зеркала, видимо, чтобы посмотреть на себя во весь рост.

«Будет, наверное, сапоги начищать», — улыбнулась Нина — так неожиданна была эта вспышка щегольства у полковника. И направилась к выходу.