Дар кариатид

Но гораздо важнее было другое… То, что совсем скоро она увидит его…

В столовой было многолюдно. Нина поискала взглядом черные глаза, но его не было ни в очереди, ни за длинным столом, где обычно сидят офицеры.

Девушка рассеянно перечислила все, что заказывал полковник. Для себя попросила кисель, хотя есть не хотелось.

Хотелось забыть. И нестерпимо хотелось увидеть те черные глаза…

Нина вернулась с ужином в комнату полковника в самом мрачном настроении. На этот раз женщина даже не удостоила ее взглядом.

Девушка поставила на стол поднос и быстро вышла из комнаты.

Перед тем, как уснуть, Нина дала себе слово забыть этот обжигающий, черный взгляд.

Утром полковник был не в духе. Женщины с пепельными кудрями в спальне уже не было. Наверное, «товарищ капитан», кажется, он еще назвал ее Наденька, решила все-таки выяснить до конца, что будет с их отношениями, когда закончится война, и все закончилось скандалом.

— Принеси мне что-нибудь мясное, — буркнул полковник, и по выражению его лица Нина поняла, что лучше не уточнять, что именно.

В столовой уже гремела посуда, сливались в веселый гул голоса и взрывы смеха, и надо всем этим откуда-то сверху лились звуки рояля, будто клавиши сами, повинуясь одной лишь гармонии, приходили в движение — так в момент вдохновения руки пианиста уподобляются стихии: дождю или ветру.

Слова этой песни, простые и проникновенные, были у каждого в душе:

«Любимый город, можешь спать спокойно…»

У каждого был свой любимый город… Или село, или деревня…

Нина вздохнула, вспомнив, как по весне белоснежной пеной покрывал Козарь яблоневый цвет.

Мелодия оборвалась резким всхлипом на середине, как если бы внезапно окончился ливень, и еще не успела воцариться в небе радуга.

Нина невольно посмотрела на лестницу, ведущую на второй этаж.

По ступенькам, прихрамывая, спускался белокурый паренек в полосатой больничной пижаме с красной повязкой на левом рукаве.

Он обвел светлыми, будто никогда и не видевшими войны глазами столовую, и Нине показалось, что он на секунду задержал на ней веселый взгляд.

Следом за светловолосым бойцом на лестнице показался другой. Он торопливо и легко спускался вниз, и Нина с радостью узнала в черноволосом красавце того самого бойца с веселым звонким голосом.

Его рука была уже разбинтована.

Он заметил радость в глазах девушки и не скрывал своей.

Они смотрели друг на друга и молчали.

Надо было что-то сказать.

— За завтраком? — вскинул он одну темную бровь-ласточку, хотя это было итак очевидно.

— Да.

— Вы адъютант начальника госпиталя?

— Откуда вы знаете?

— Сказали, — неопределенно усмехнулся вчерашний дежурный по кухне.

— Кто сказал? — спросила Нина, как будто это было важно.

— Разведка доложила, — засмеялся черноглазый офицер.

Нина опустила глаза, не зная, что сказать. Взгляд девушки остановился на красивых руках молодого офицера, которые непостижимым образом казались еще более красивыми от загрубевшей кожи и шрамов. Более красивыми, чем если бы эти длинные, изящные и вместе с тем сильные пальцы украшали перстни с драгоценными камнями. Руки музыканта.

— Это вы сейчас играли? — догадалась Нина.

Мужчина неопределенно усмехнулся.

— Вас ведь Ниной зовут? — резко посерьезнел он.

— Тоже разведка доложила? — вскинула брови Нина.

— Приходи, как отнесешь обед, — теперь голос черноглазого красавца звучал почти смущенно. — Посидим хоть с тобой… поговорим…

— Хорошо, приду… — пообещала Нина.

— Я буду ждать наверху, — молодой боец показал взглядом наверх, откуда только что доносилась мелодия.

— А как вас зовут? — спросила девушка с ударением на «вас».

— Михаил.

Михаил… Даже мысленно девушка не отважилась назвать его Миша, таким красивым и мужественным был молодой черноглазый боец. Если бы не такие ребята… Нина не заметила, как стала тихо напевать «Любимый город», когда подходила к спальне полковника, и девушке снова показалось, что Владимир Петрович с первого взгляда понял, что творится в ее душе.

Нина и сама не знала, что с ней происходит. Весна, беззаботная, дерзкая, белоснежным дурманящим цветением рассыпалась не только по полуразрушенным немецким улицам, но и распустилась миллионами цветков в ее душе.

Девушка смутилась. Поставила поднос на стол и быстро- быстро застучала по лестнице каблучками. Потом, оказавшись на улице, вдруг резко замедлила шаг и нерешительно остановилась на пороге столовой. Робость и радость боролись в сердце Нины.

…Сверху снова лились стройные звуки. Музыкант играл мелодию еще одной песни, рожденной войной, о любви и разлуке.

Нина медленно подошла к лестнице и остановилась. Сверху доносились женские голоса. Один из них, сильный грудной, подхватил «Темную ночь». Другие голоса присоединились к пению нестройным хором.

Девушка хотела было повернуть назад, но передумала и, решительно вскинув брови, быстро поднялась наверх.

В небольшом зале были расставлены стулья. Но все они были свободны.

Четыре женщины в белых халатах обступили пианиста.

Две из них были уже пожилые.

Самой молодой, рыжеволосой, веснушчатой, не было и двадцати. Она стояла, облокотившись на полированную крышку черного концертного рояля, и не сводила глаз с пианиста.

Но он не видел никого вокруг.

Черные глаза сосредоточенно смотрели куда-то вглубь черной зеркальной глади рояля.

Нина тихо подошла сзади.

Увидев ее отражение в полированной крышке рояля, Михаил повернулся, и лицо его осветила тихая нежная улыбка.

Руки замерли в заключительном аккорде и тут же снова начали легко порхать над клавиатурой.

Казалось, пианист забыл обо всем, обо всех, что вокруг, всем своим существом погрузился в стихию звуков.

Нина снова залюбовалась его красивыми руками с длинными пальцами музыканта. Они как будто жили своей отдельной жизнью, становились частью черно-белого пространства клавиатуры.

Русоволосая девушка в белом халате чуть старше двадцати с некрасивым, но очень подвижным и добрым лицом затянула: «Давай закурим, товарищ, по одной…»

Две пожилые медсестры, явно уступавшие ей в вокальных данных, принялись подпевать, не попадая в такт. Но на лицах у них застыло такое счастливое безмятежное выражение, что такие мелочи, как испорченная песня, были уже не в счет.

— Миш, давай нашу любимую, — попросила приятная пожилая женщина в белом халате.

— Хорошо, Валентина Петровна, — согласился пианист. — Но только последнюю…