Дар кариатид

— Ну, Ми-иш… — недовольно протянула медсестра с довольно моложавым лицом, но совершенно седыми волосами.

— Что ты, Егоровна, не понимаешь что ли, — лукаво повела бровью Валентина Петровна. — Парня девушка ждет, а ты тут со своими песнями.

Красивые музыкальные пальцы снова легко и внезапно опустились на клавиши.

Русоволосая медсестра красиво выводила «На позиции девушка провожала бойца»… Выражение лица ее вдруг стало мечтательным, и каждая его черточка наполнилась особой гармонией, печальной и прекрасной. Никто не подпевал. Каждая думала о чем-то своем.

Пианист уже оторвал руки от клавиш, но в тишине еще долго дрожали звуки.

Давая понять, что на сегодня концерт окончен, Михаил опустил крышку рояля, и медсестры неохотно направились к лестнице.

— Приходи к нам вечером, Миш, чайку попьем, — обернулась, оскалилась в улыбке на прощание рыжеволосая. С вызовом сверкнула на Нину глазищами.

Нина ответила ей таким же взглядом.

Русоволосая певунья засмеялась и застучала каблучками по лестнице.

Михаил только неопределенно улыбался и повернулся на вращающемся стуле к Нине.

Когда шаги на лестнице стихли, девушка первой нарушила тишину.

— Вы так красиво играли…

Михаил усмехнулся, и усмешка вышла снова неопределенной, не то дерзкой, не то грустной.

— Я учился в консерватории.

Нина в первый раз слышала это слово, но догадалась, что это какое-то внушительное заведение, где учат играть так, как играет Михаил, чтобы музыка звучала, как будто сама по себе.

— Ты как в Германию попала?

Михаил достал из кармана старинный серебряный портсигар, по всей видимости, немецкий трофей.

— Немцы пригнали из Козари, — Нина подумала, что, скорее всего, Михаилу не известно называние их деревни, и уточнила: — Это в Смоленской области. Сухинический район.

— А я из Москвы, — Михаил открыл портсигар, достал сигарету. — Ничего, если я закурю?

— Ничего… Как ваша рука? Болит?

— Немного… — сморщил лоб боец и презрительно выпустил дым. — Так, пустяки. Царапина. Боялся только, больше играть не смогу. Но раз на рояле играю, автомат как-нибудь в руках удержу.

— Вы вернетесь на фронт? — испугалась Нина. Почему-то эта естественная мысль до сих пор ни разу не пришла ей в голову.

— Конечно, Ниночка, ведь война еще не кончилась…

Его заметно тронуло ее беспокойство.

Помолчав, Михаил добавил:

— Завтра меня уже, наверное, выпишут.

— Уже завтра?.. — испугалась Нина.

На следующий день Нина снова увидела его за обедом. Он сидел за длинным столом для офицеров. Михаил улыбнулся Нине. Она отвела глаза, сохранив, как тайну, в памяти эту улыбку.

От смятения девушка даже забыла, что просил заказать полковник.

— Борщ и картошку с котлетой, — пробормотала она.

Старый солдат, Егор Матвеевич, протянул Нине две тарелки.

— А тебе что? — напомнил он девушке.

— А что есть еще на второе?

— Печенка есть, рыба, гречка, каша рисовая на молоке, макароны по-флотски, блинчики с творогом…

— Блинчики с творогом!

Егор Матвеевич протянул девушке тарелку с блинчиками.

— Ниночка, ты, как отнесешь начальнику обед, придешь помочь мне помыть посуду? — попросил солдат. — А то помощник мой сегодня что-то приболел.

— Приду, Егор Матвеевич, — пообещала Нина и поспешила к полковнику.

Владимир Петрович даже не обернулся на скрип двери. Движением головы приказал девушке поставить поднос.

Полковник упаковывал в картонные ящики, в каких отсылали посылки домой, отрезы ткани. На столе пестрел разноцветный ситец в мелкий цветочек, серебряно поблескивала парча, мягко горел на солнце алый атлас.

Рядом с другим таким же ящиком лежала куча хозяйственного и туалетного мыла. На краю стола стояли новые детские ботиночки.

— Помоги-ка мне разложить все это по посылкам! — попросил полковник.

Нина поставила поднос на край стола и принялась укладывать мыло в другой ящик. Затем завернула в немаркий кусок темно-синего бархата ботиночки и положила их сверху.

— Спасибо, Ниночка.

Полковник еще раз довольно посмотрел на аккуратно упакованные посылки и, наконец, перевел взгляд на поднос.

— А что, макарон по-флотски не было? — хитро прищурился он.

Нина виновато опустила глаза.

— Извините, Владимир Петрович.

Полковник улыбнулся и покачал головой.

— Можно идти, Владимир Петрович?

— Иди, иди уже…

Грязной посуды на кухне образовалась целая гора.

— Вот ведь обидно: дойти до самого Берлина и умереть здесь в госпитале, не дожить считанные дни до Победы, — машинально намыливая тарелки, причитал бывалый солдат. — Совсем молодой был… Мальчишка совсем. И вот тебе на!

Только что кто-то умер. Егор Матвеевич, давно привыкший к смертям, на этот раз не смог удержать скупой мужской слезы. Обидно умирать молодым. И вдвойне обидно — за считанные дни до Победы, когда жизнь — эх! — только начинается.

Добрую часть посуды Егор Матвеевич уже успел к приходу Нины перемыть и протереть полотенцем, но все равно конца и края работе не было видно.

Девушка отважно принялась за тарелки.

— Сразу и дело пошло. Чисто моешь. Молодец, — похвалил Егор Матвеевич.

Вечером он снова попросил девушку помочь ему помыть посуду.

Нина снова согласилась и поймала себя на том, что с радостью, как утопающий за соломинку, хватается за любой повод, чтобы лишний раз прийти в столовую.

Но за ужином Михаила снова не было.

Вечер, бессмысленно разукрашенный закатом, бессмысленно догорал, заглядывал в оконце кухни, насмешливо золотил гору помытой посуды.

«Приходи к нам вечером», — вспомнила вдруг Нина слова рыжеволосой медсестры и ощутила укол незнакомого еще чувства. Узорчатой змеей проникла в сердце ревность.

А вдруг ему стало хуже? Ведь Егор Матвеевич говорил, что кто-то умер в госпитале. Но Нина тут же усилием воли отогнала эти мысли. Нет, просто его выписали. Вот и все.

Груда грязной посуды уже кончалась, как вдруг наверху снова всхлипнул, застонал рояль.