Дар над бездной отчаяния

На конец гришиного удилища, трепеща, опустилась большая сиреневая стрекоза.

– Про святителя Алексия прочёл?

– Прочёл. – Гриша плечом отёр брызги со щеки.

– Ничего, грешник, про него не знаю. Слыхал, что покровитель Самары.

– Одного бобра на шапку хватит?

– Экося, я ему про святителя, а он мне про бобра, – огорчился отец Василий. – Как святой Алексий в Самару-то притёк? Расскажи-ка мне.

– В детстве его звали Елевферием, а после монашеского пострига нарекли Алексием, – шепотом, поглядывая на стрекозу, заговорил Гриша. – Великий князь Московский Иоанн Иоаннович [13] по соборному постановлению избрал святого Алексия в митрополиты. Слава о чудесных исцелениях по молитвам святого Алексия дошла и до татарского хана Джанибека. Хан снарядил послов к Московскому князю. Просил прислать в Орду «сего человека Божия», чтобы Алексий исцелил его ослепшую любимую жену Тайдулу. «Если царица получит исцеление по молитвам того человека, – глядя в омуток, будто все это было написано на водной глади, без запинки пересказывал послание хана Гриша, – ты будешь иметь со мной мир. Если не пошлёшь его ко мне, то разорю огнём и мечом твою землю».

13

Иоанн II Иоаннович княжил с 1353 по 1359 гг.

– Басурмане. Какую волю имели… – Отец Василий нанизал на крючок свежего червя, поплевал на него. – На Руси не все караси, есть и ерши. И что князь?

– Убоялся. Велел ехать. – Гриша ткнулся лицом в лопухи, замотал головой. – Спасу нет от этих комаров.

– Сказывай, а я буду их веткой от тебя отгонять.

– Ты, крёстный, лучше за удочками гляди.

– А что Алексий?

– Перед дорогой в Орду молился он в храме Успенья Пресвятой Богородицы, скорбел. И тут у гроба святого Чудотворца Петра сама собой зажглась свеча.

– Знак благой. – Отец Василий помахивал перед гришиным лицом ольховой веткой.

– Ты мне глаза не выстегни, – засмеялся Гришатка. – Машешь как попало.

– А в Самаре-то как Святитель очутился?..

– Экий ты, крёстный, поспешник. Дойду и до Самары. Глянь, поплавок повело.

– Это течением. Сказывай, не томи.

– Святитель Алексий взял часть воска от той свечи, изготовил из неё малую свечку и забрал с собой. В 1357 году по весне вместе с клиром отправился в Орду. Был тогда митрополит уже не молод и, чтоб не растрястись на конях, поплыл в челнах по Волге. В устье Самарки сошёл на берег. В лесу посетил келью благочестивого пустынника. Имел с ним беседу. Тогда и изрёк пророчество, что со временем здесь поднимется град великий. Воссияет в оном граде благочестие «и оный никакому разрушению подвержен быть не имеет».

– А кто слыхал-то, что он так рёк?

– Может, тот пустынник записал, а скорее, кто из монахов, что с ним плыли… Тебе не всё одно?

– А слепая царица?

– Святой Алексий приплыл с клиром в Золотую Орду, – продолжал Гриша. – Хан встречал его с великой честью, повёл в палаты…

…Рассказывал он, и проступали за приречными вётлами дворцы Золотой Орды. Ревели верблюды, ржали кони, нукеры в мохнатых острых шапках толклись у костров. Ели пришельцев рысьими глазами. Слепая красавица Тайдула низко клонила гордую голову перед русским святым. Хан Джанибек, золотым беркутом вкогтившийся в свои колени, восседал на коврах. Ждал, пока русский святой не возжёг малую свечу и не принялся читать молитвы над коленопреклонённой царицей. Чем дольше длилась молитва, тем сильнее наливались яростью жёлтые зрачки хана. Что может этот седой старик? Шаманы били в бубны, жгли костры до облаков, персидские волхвы поили отварами из орлиных глаз и золотого корня, а тут всего-навсего тоненький прутик воска, подожжённый с одного конца… Зря он понадеялся, тьма её глаз не расступится перед старцем, приплывшим из полуночных стран. Но он, хан Джанибек, будет на этот раз великодушен. Урусутского митрополита не привяжут к хвостам диких коней, не сломают ему старческий хребет. На обратном пути при ночёвке на берегу его просто зарежут сонного…

Но что это? Тайдула вдруг вздрагивает от окропивших ее глаза капель святой воды и визжит, как простая дочь пастуха:

– Я вижу!.. Я вижу!..

Джанибек с юношеской быстротой вскакивает с ковра, подбегает к Тайдуле, замахивается на неё. Царица отшатывается в испуге.

– Она прозрела! – Хан сдирает с пальцев золо тые в драгоценных каменьях перстни, подносит в пригоршни урусутскому святому.

…Пока Гришатка рассказывал, отец Василий в волнении оборвал всю ветку, которой отгонял комаров:

– Басурмане, они безжалостные.

– А ты думал. Когда Джанибек умер, сыновья стали драться за престол. Так Бердыбек зарезал двенадцать братьев, а сам… Крёстный, тяни! – закричал вдруг Григорий.

Конец вязового удилища макнулся в воду. Сиреневая стрекоза сорвалась с удилища, затрещала над омутом. Отец Василий взвился на месте. Полы подрясника взметнулись, будто крылья. Что есть сил вцепился в удилище.

– Крёстный, миленький, не оборви, не дёргай, как в тот раз, выводи степенно, – шёпотом просил Гриша, глядя на резавшую воду лесу. – Похоже, головель попался, скоро уморится…

– Да не дёргаю я, она сама тянет дуром!

На речную поверхность вдруг свечой выметнулась здоровенная щука с разинутой пастью, взбурлила воду и скрылась.

Слабину ей не давай, крёстный. Внатяг веди, – кричал Гриша. – Внатяг!

– А то без тебя не знаю! – Отец Василий обеими руками держал в дугу согнутое удилище, то приподнимая, то опуская до самой воды.

– Воздуху, дай ей воздуху хлебнуть, враз присмиреет!

– А то! С глуби щука кинулась на перекат. Отец Василий, увязая в грязи, будто мальчишка, припустил вдоль берега.

Гриша, приминая лопухи, покатился следом. На мели сквозь воду щука виднелась обугленным поленом. Раза два отец Василий изловчился поднять ее над водой. Речная волчица присмирела, водила плавниками.

– Подсак-то, где сидели, остался, – отец Василий стоял по колено в воде, течение играло полами подрясника…

– Давай удочку мне в зубы, а сам за ним беги, – по-взрослому твёрдо сказал Гриша.

– Зубы бы тебе не выбила.

– Давай скорее! Отец Василий, пятясь, мелкими шажочками, подтянул щуку ближе к берегу. Григорий закусил испачканное в песке удилище:

– Беги, не мешкай! Тот по-молодому припустил по траве, мокрые полы захлёстывали ноги. Вернулся с подсачком:

– Тяни!

Григорий, окаменев скулами, как мог стал пятиться от воды.

Отец Василий тихонько подвёл под щуку подсак. Учуяв ловушку, рыбина свивалась в кольцо, колотила хвостом. Отец хрястнул и переломился черенок. Щука вывернулась из обруча, стрельнула в глубь. На конце лесы, рдея красными бочками, метался рябой окунишка.

– Эх, крёстный, кричал же я тебе. – Гриша с досадой выплюнул удилище, чувствуя, как хрустит на зубах песок. – Зачем кверху задирал! По воде надо было вести.

– Обмишулился, воздуху хотел ей дать поболе, – мокрый и виноватый, отец Василий достал из воды обломок сачка. – Ушла, и с Богом. Вишь, вместо себя дань оставила.

– Ага, дань, – сплюнул песок Гриша. – Окунишка на червя клюнул, а она его заглотила…

– Вона-а. – Отец Василий вылез из воды. – Черенок высох, оттого и обломился. У старых щук мясо тиной отдаёт…

– Ага-а, сказывай теперь.

…Когда азарт остыл, вернулись к разговору о митрополите Алексии. Гриша рассказал, как Святитель второй раз ездил в Золотую Орду к Бердыбеку. Кроткими и мудрыми речами укротил ярость кровожадного хана и исходатайствовал мир для Руси.

– Святое слово завсегда сильнее меча, – сияя лицом, будто он сам улестил жестокосердного хана, обрадовался отец Василий.

– Веришь, крёстный, так мне поманулось его лик написать, – тоже окрыляясь радостью, признался Гриша. – На воду гляжу, а сам про то, как его написать, думаю.

– Прозорлив владыка, дай Бог ему здоровья, – перекрестился отец Василий. – Велел тебя ему показать.

– Зачем я ему?

– Иконку твою у себя оставил. И на тебя поглядеть пожелал.

– Жарко… Умой меня, крёстный, и на голову полей.