Дар памяти

Я пытаюсь найти хоть что-то, что я не знаю, - ответил он, перелистнул несколько страниц и снова уставился в книжку.

Эухения осторожно отвела прядь от его уха, и поцеловала его сначала в ухо, а потом, когда Гжегож развернулся к ней, и в губы. Перед глазами на секунду мелькнуло лицо Фернандо. Она мысленно отмахнулась от видения, толкнувшись языком Гжегожу в рот. Это было вкусно, это было чертовски хорошо. Гжегож ответил ей, с силой сталкивая свой язык с ее языком, схватил ее за плечи, притягивая к себе, прижался всем телом. Он дрожал, и она чувствовала, как твердо у нее под животом. Оторвавшись от ее губ, Гжегож покрыл лихорадочными поцелуями ее щеки и лоб, спустился к шее, обходя рот, потом вернулся к нему и снова толкнулся языком. Руки его между тем шарили по ее спине, бестолково пытаясь расшнуровать платье. Наконец он сдался, рывком приподнял Эухению и усадил ее на стол, наваливаясь сверху, потом - и когда только успел расстегнуть брюки? – схватил руку Эухении и поместил ее туда, где было так горячо, скользко и нежно. На секунду Эухения испытала ужас, но ласковый шепот Гжегожа, его осторожные, бережные движения, ласковые, хоть и страстные поцелуи, напомнили, что сейчас все по-другому, что никто больше никогда не причинит ей вреда, что она сама начала это и может прекратить в любой момент. Это Гжегож был в ее власти, а не она в его. И одной рукой она прижала к губам руку Гжегожа, целуя по очереди его вздрагивающие пальцы, а другой гладила и ласкала твердое, шелковистое и такое уязвимое. И вздохи, которые она слышала, становились все более хриплыми и рваными, и…

В коридоре хлопнула дверь, и послышались шаги. Эухения и Гжегож застыли. Шаги прошли мимо, но Гжегож резко отодвинулся от нее, встряхиваясь, словно после сна. На лице его был написан ужас, не меньше, чем когда он говорил сегодня об отце.

Эухения потянула его за руку.

Послушай, - попыталась успокоить его она, - отец сказал мне, что магия помолвки должна была отменить любые клятвы, связанные с тем, что я была твоей пациенткой. Ни тебе, ни мне ничего за это не будет. Ты мой жених, и я давно не девственница.

Гжегож, похоже, едва ее слышал. Он выглядел так, будто провел несколько столетий в глыбе льда и был только что разморожен. Потом провел по лбу, встряхиваясь, достал палочку и одним движением привел себя в порядок. Оценил внешний вид Эухении и следующим движением уложил ее растрепанные волосы.

Мы не должны этого делать, - его дыхание было все еще сбитым. – Ты не моя пациентка, - он помолчал, - но я дал себе слово, что я не буду заниматься со своей невестой любовью до свадьбы, и я должен его сдержать, иначе перестану уважать себя. Пожалуйста, постарайся меня понять.

Он положил палочку на край стола и вышел из комнаты.

Эухения взяла ее и потерла в пальцах. Палочка была теплая, и это только разозлило. Гжегож явно скрывал что-то. Он хотел ее, это было очевидно, и его отмазка казалась просто придуманной на ходу.

Он мог бы переживать, допустим, что она забеременеет, но существуют зелья контрацепции, которые можно выпить в течение двенадцати часов. Он мог бы переживать, что причинит ей боль, но она уже не раз говорила ему – она не из тех, кто долго лелеет несчастное прошлое, предпочитая идти вперед, предпочитая пробовать и искать, и Гжегож соглашался с ней.

Эухения со вздохом сползла со стола. Как же узнать, что он скрывает? Позвать Мора? Уж ему-то не составит труда проследить, но это… противно. Все равно что читать чужие письма и шарить в чужом кабинете.

Нет, надо просто дать ему шанс и подождать. В конце концов, самое худшее в ее жизни уже произошло.

Она взяла стопку пергаментов и открыла дверь в коридор, потом, подсвечивая себе путь Люмосом, прошла через анфиладу нежилых комнат. Дверь самой последней из них была приоткрыта, и на пол из коридорчика, где располагались кабинеты Марии Инессы и Хуана Антонио, падала полоска света. Эухения Виктория потянула ручку двери на себя, и в это время дверь в коридорчике заскрипела и послышался голос Грегори.

Дорогая моя, столько лет прошло, все изменилось, - мягко говорил он.

– Подумай, сколько добра может принести это сотрудничество.

Мне все равно, - отвечал холодный голос Марии Инессы. – Мне все равно, сколько от убийцы может быть добра. Единственное, что меня интересует, - это как уничтожить этого ублюдка, и, если в тебе осталась хоть капля любви ко мне, ты не будешь этому мешать.

========== Глава 108. Лекарство от бешенства ==========

16 апреля, суббота, утро

Всю ночь я ворочаюсь с боку на бок, просыпаюсь каждые пять минут. Снится предсказуемо ерунда, и дыхательные упражнения не помогают. Разумеется, мысли то и дело возвращаются к тому, что я скажу Ромулу. Обливиэйт уже не вариант, слишком много всего между нами было, слишком сильна эмоциональная привязанность, стирать все это – только повредить ему память. Наконец, уже когда фальшивое окно демонстрирует мне зачатки рассвета, останавливаюсь на том, что предложу Мемория Абдиката. И только после этого засыпаю, будто бы очистил совесть – ведь если он меня не будет помнить, то и больно не будет, так?

Проснувшись, спускаю ноги с постели и так сижу минут двадцать, уставившись в книжный шкаф. В комнате натоплено, но мне холодно, пальцы мерзнут и ступни мерзнут – только мальчишка и может меня согреть.

Пожалуйста, - говорю я наконец, обращаясь непонятно к кому. – Пожалуйста, - умоляю, будто действительно существует кто-то, кто сделает так, что мне не надо будет все прекращать. Может быть, прямо сейчас убьет и Темного Лорда, и Альбусова дружка. Но пустота не откликается, зато с потолка мне за шиворот стекает ледяной ручей – сколько бы домовики ни обогревали подземелья, высушить их они не в состоянии. Здравствуй, день.

Завтракать какие-то черти несут меня в Большой зал. Нет, разумеется, я знаю, какие. Мне просто необходимо посмотреть на Альбуса, мне нужно его увидеть, мне нужно, чтобы он улыбнулся или хотя бы кивнул, я должен это помнить, когда пойду. Нужно что-то новое, что-то, что не отделено от меня всеми недавними событиями, не запятнанное им. Мне, Сопливусу, тряпке, нужна решимость, которой нет.

Впрочем, Альбуса в Большом зале нет тоже. И либо он вообще не придет, либо мы разминулись – на столе перед его креслом пусто, ни выставленных приборов, ни кубка для сока, ни-че-го. Зато Филиус подозрительно весел, машет рукой, приглашая присоединиться. На щеке у него след помады, а проследив за его взглядом, брошенным на другой конец стола, я понимаю, в чем дело – Лианна Марч, хорошенькая преподавательница рун, рассказывает что-то на ухо Роланде. Видимо, последние новости.

Не говорю ни слова, только приподнимаю в удивлении брови. На лице Филиуса в ответ расцветает улыбка.

Я сделал предложение об ухаживании, Северус, - шепотом говорит он. – И оно было принято.

Вот как? – переспрашиваю. По тону совершенно непонятно, шутит или нет.
– Поздравляю, - на всякий случай выдавливаю из себя.

Филиус тихо смеется и повышает голос до нормального, благо все остальные от нас на порядочном расстоянии:

Тебе тоже стоит завести кого-нибудь. А то ты слишком мрачно смотришь на жизнь.

Не знаю, почему это так задевает, и, прежде чем я успеваю остановить себя, яростно вышептываю:

С чего ты взял, что у меня нико?..

Прикусываю язык, мысленно ругаю себя последними словами и обещаю себе две? три? недели тренировочных упражнений на хладнокровие. Надо, пожалуй, сходить в запретную секцию и почитать про заклятия с фантомами. Буду учиться спокойно смотреть на… на мертвое тело Ромулу, например.

Филиус вглядывается в меня минуты две, прежде чем ответить:

Твое сердце неспокойно, Северус.