Дар слова

– Не работает...

– В кабинет, - указала Анжелка.
– Татьяну тоже. Остальным вольно, можно оправиться и закурить.

Татьяну с Борей поволокли в кабинет; Анжелка по дороге успела заглянуть к мамочкам, скулившим в углу под свирепыми, бесчувственными взглядами дуболомов.

– Девчонки, все нормально, не переживайте. Я просто зашла за телефоном своего хахаля.

– А мы и не переживаем, - откликнулся кто-то, у кого сдали нервы.

– И правильно. Дайте девочкам сесть, - распорядилась она.
– Принесите им распечатки, вон те рулоны - пусть посмотрят, пока начальство работает.

Прихватив последнюю распечатку - ту самую, вырванную из принтера - она пошла в кабинет.

– Да-да, немедленно!
– кричал Боря в трубку.
– Прямо сейчас! Жду!

– Скажи, падло, что головой отвечает, - подсказывал старший.
– Скажи, что душу вытрясешь, если что... Давай, фуфел, корячься - время идет, цигель-цигель!..

Боря умоляюще и обреченно взглянул на Анжелку.

– А потом перепихнемся, - пообещала она.
– Потерпи, милый.

– Анжела Викторовна!..
– умоляюще пролепетал он и вдруг с надеждой закричал в трубку: - Да! Слушаю тебя, восьмерочка! Понял! Спасибо!.. Уже подключили, - просияв, отрапортовал он; старший вырвал трубку, послушал и в некотором сомнении опустил.

– Смотри у меня, олень, - предупредил он.

– Я гарантирую, - от полноты сердца заверил Боренька, и было видно - не врет, не может врать человек в минуту такой распахнутости.

– Очень хорошо, - сказала Анжелка.
– А теперь, Борис Викторович, личная просьба, - она еще не закончила, а Боря уже кивал, - постарайтесь забыть навсегда и меня, и Сережку. Сможете?

Боря кивал.

– Мой номер телефона?

– Забыл.

– Сережкин?

– Понятия не имею, Анжела Викторовна-а-а!..

– Ай!
– только и успела воскликнуть Анжелка: дуболом у двери ловко подхватил летящего на него Бореньку и тычком отправил обратно старшему.
– Да вы просто энциклопедист, Борис Викторович!

– Я все забыл, - прохрипел ошеломленный Боренька.
– У меня прогрессирующий склероз...

– Вот и договорились, - подытожила Анжелка, оборачиваясь к изжелта-серой, остолбеневшей от страха Татьяне: старшая по смене таращилась на нее огромными выпученными глазами, в уголках их поблескивали слезинки.

– Не надо бояться, - сказала Анжелка.- Я только за своим пришла. Только за своим.

Татьяна кивнула, кивнула в другой раз, слезы пролились и потекли по щекам.

– Идите, - Анжелка махнула на дверь.
– Идите все!..

Все вышли быстро, бесшумно, разве что не на цыпочках.

Они смотрели друг другу в глаза и обе молчали. Татьяна шмыгала носом, оттирала слезы ладонями, Анжелка несколько раз порывалась что-то сказать, но слова не шли.

– Ладно, - проговорила она, сглатывая остальное.
– Все.

Развернулась и пошла прочь.

– Не встречайся с ним, - сказала Татьяна в спину.

Анжелка застыла.

– Это плохо кончится, деточка. Помяни мое слово.

"Не оборачивайся, - подсказал внутренний голос.
– Не оглядывайся, не отвечай, уноси ноги". Она кивнула, как послушный солдат, вышла в коридор и не оглядываясь пошла на выход сквозь строй мирно базарящих с помятым охранником дуболомов.

– Теперь куда?
– спросил старший, догоняя на лестнице.

– В разные стороны. Передайте Вере Степановне, что я ей очень признательна.

– Вера Степановна просила доставить прямо к ней...

– Перебьется, - Анжелка остановилась, взглянула в несвежее, некрасивое лицо старшего.

– Всего доброго. Извините за хлопоты.

– Всего доброго, Анжела Викторовна...

"Бля", - подумала Анжелка.

Бля-бля-бля.

Ксюши в машине не было: улизнула. Анжелка швырнула на заднее сиденье ненужную распечатку, завелась и, нервно дергаясь, стала выруливать мимо джипов прочь со двора.

А дома уже звонил телефон. Она вбежала, захлопнув дверь, схватила трубку и услышала мамин голос:

– Что там у тебя, доча?

– Ничего, теперь полный порядок. Спасибо тебе.

– Спасибо знаешь куда засунь?.. Лучше объясни, как тебя угораздило вляпаться в этот бордель и что они там тебе прищемили... Кого ты там выручала?

– Потом, мама. Завтра приеду и расскажу. И вообще это неинтересно: дурацкая ситуация, случайная и уже разрешилась. Все, мам, извини - я жду звонка. Давай, до завтра...

Она успела принять ванну, лечь и почти заснуть: звонок подсек ее, засыпающую, и выволок на свет почти что со дна.

– Это ты?
– спросил Сереженька.

– Ага, - откликнулась она с хрипотцой.
– Наверное.

– Здорово. Это мы теперь только вдвоем или еще родители-братья-сестры?..

– К черту родителей, к черту всех. Только мы, ты да я. Милости просим.

– Ноги вытирать?

– Фиг. Разувайся, а еще лучше раздевайся и ложись рядом. Я сплю.

– Тогда подвинься... Тебя когда разбудить?

– Часу в пятом. А лучше в шестом: я очень устала. Ты знаешь, что я тебя выкрала из конторы? Уворовала и вынесла на себе, как лиса цыпленка, так что теперь ты мой, только мой, а главное - я только твоя, с чем тебя и поздравляю, цыпленочек...

– Ты ушла с работы?
– спросил он, потом догадался.
– Тебя выгнали? Из-за меня? Ха... Выходит, как порядочный человек, я обязан взять тебя на содержание?.. Сколько ты там получала?

– Ой, не гони... Хотя, пожалуй, какую-то компенсацию я затребую... Вот высплюсь и потолкуем.

– Можно поцеловать тебя в шейку?

– Целуй, - согласилась Анжелка, прикладывая мембрану к шее.
– Все. Спи давай. Не балуй.

– Ладно, я отрубаюсь, - прошептал он.
– Спи, лисичка...

9.

И понеслись сумасшедшие, безалаберные, нечленораздельные дни и ночи, состыкованные наобум, как вагоны сборного товарняка: в алгоритме обвала, камнепадом с души обрушились исповеди, рассказы, повести, лирические признания, авторские отступления - до звона в ушах, ночи напролет, до звенящей легкости дара, полной распахнутости - вот она я, возьми, возьми от меня сколько сможешь!.. Они болтали с утра до вечера, с вечера до утра, болтали в постели, на улице, за рулем, вместе засыпали и просыпались - даже вокруг пруда она бегала теперь с телефоном, даже в туалете не расставалась с ним. Это был настоящий медовый месяц - они забеременели друг другом, срослись на слух, сплелись голосами и придыханиями в двуединое существо, запараллеленное сиамское чудо, которое задыхалось, не перекинувшись в течение часа хотя бы парочкой спасительных фраз; пробившись сквозь одиночество, сквозь телесную скорлупу-оболочку, они оказались восхитительно беззащитны друг перед другом аж дух захватывало!
– и неистово, с перехлестом, самозабвенно предавались умножению себя на двое.