Дар

– А, к черту все это, – прошептал Антон, закрыв глаза, солнечные блики, отражаясь от пруда, били даже по закрытым векам.

На смену жалости пришло смирение и какое-то опустошение, у него не было сил, он так смертельно устал. Он и в лучшие времена не был бойцом, а сейчас… куда ему сражаться, да и с чем? Он никогда не выигрывал, никогда не имел столько сил, чтобы бросить вызов чему-нибудь, его сила была в смирении. Так говорили верующие, сам-то он всегда держался нейтрально, отмечал Пасху и Рождество, когда у него еще была семья, но фанатично никогда не верил. Но и его мать бывало говорила: «у каждого своя сила, и невозможно сказать, кто сильнее, тот, кто не может терпеть и кидается в драку или тот, кто годами способен выдерживать тяжесть своей судьбы». Может она хотела просто утешить его, но он сразу понял, что хоть и относится ко второму типу, силы никакой в себе не чувствует. Смирение, вот в чем он был силен, принять то, что взвалил на тебя Кто-то-Сверху, это он мог и делал всю свою жизнь. И разве он мог злиться? Неужели он правда злился всего несколько минут назад? Нет, злость – это не его территория, она отнимает слишком много сил, а у него они итак в дефиците. Тем более, что злость – это дорога, оканчивающаяся тупиком, по крайней мере, для него, кто-то мог, разозлившись, высказать все обидчикам или разгромить витрину магазина или ввязаться в драку или просто кардинально поменять жизнь. А он не мог, как не мог лазать по стенам или летать. Зато он хорошо знал другой путь, эта дорога в его случае была длинной и понятной, это была его территория, и он снова по ней пошел, ощущая знакомую смесь облегчения, комфорта и грусти. Судьба не баловала его подарками, и чтобы ни ждало его впереди, он уже знал, что это не будет хорошим, но так, значит так, он сможет это принять, у него в этом деле богатый опыт.

Антон протер глаза и сделал глубокий вдох, усталость навалилась на него с новой силой, как будто отдохнула, пока он был занят своими душевными муками. Да, так, значит так, а что еще он мог? Отмотать время назад и не брать монету или не выходить из автобуса или что? У каждого есть судьба, и ты можешь принимать ее или не принимать, ей плевать, она будет долбить тебя, пока не ты не сдохнешь. В моем случае, это, видимо, будет скоро, подумал Антон, ох и развлеклась же со мной эта сука. Он не стал смотреть на часы, зачем, он все равно ужасно опоздал, вместо этого он достал из портфеля расческу, прошелся по волосам, протер губкой туфли и встал. После бурного выхода эмоций он чувствовал приятное опустошение, да, грусть никуда не исчезла, но сейчас даже она ослабла и стала бледной и тихой. У всего есть плюс, подумал Антон, не спеша выходя из-под деревьев и направляясь в ту сторону, откуда пришел, по крайней мере, мне не страшно и не обидно, мне… никак.

Обратно он шел тем же самым путем, но смотрел теперь только под ноги. Он поднял глаза всего один раз, когда дошел до того места, где видел белку и луч света, пробивающийся сквозь листву. Белки, конечно, уже не было, и луч пропал – солнце проделало путь по небу, так что свет стал размытым. Но Антон помнил, как прекрасно выглядела белочка, застывшая в столбе яркого света посреди зеленого полумрака, помнил, как сам вошел в этот свет и почему-то вдруг подумал о русалочке из сказки. В сказке она умерла, но в Диснеевком мультфильме все кончилось хорошо, американские дети должны расти на хэппиэндах – и Антон считал это правильным, ему вот их очень не хватало – так что появилась и другая концовка, где зло было побеждено и все жили счастливо. И внезапно в нем вспыхнула надежда, такая же яркая как луч, прибивающий листву. Может, все еще будет хорошо, вселенная ведь подчиняется законам равновесия, а в его жизни был огромный перевес негатива, так может теперь весы, наконец, придут в равновесие? В конце концов, он ведь еще жив, значит, надежда есть. Должна быть и другая концовка, подумал Антон, если до последнего стоять на своем пути, пусть это путь терпения, но капля камень точит, если просто стиснуть зубы и переждать, может шторм все-таки кончится? Он так хотел в это верить, это была спасительная ниточка в бушующем океане печалей и неудач, и он схватился за нее, потому что все еще хотел жить, как и всегда.

Когда он добрался до работы, его душа пришла в хрупкое равновесие, эйфории не было, но не было и давящей обреченности. Он был как опустевший сосуд, и это было приятно. Первым делом он промыл ссадины на руках, а потом отправился на заклание к шефу, удивляясь собственному спокойствию.

– Ну? – Антон вернулся в реальность с некоторым опозданием, шеф уже молчал и вопросительно смотрел на него. – Я жду объяснений.

Он так задумался, что не заметил, как воспитательная часть закончилась и пришло время для «я больше не буду». Это тоже было странно и ново, обычно как бы он не уходил в себя, но всегда чутко слышал по интонации, когда пора возвращаться, а тут чуть было не проигнорировал свою реплику.

– Извините, – начал Антон, не представляя, что будет говорить, но и это его уже не волновало, так странно и легко.

– Извините, я…

Но тут в носу у него что-то зачесалось, он поднял руку, и на нее упала крупная темная капля крови. Он не успел ничего сказать, кровь полилась фонтаном, а потом мир стал тускнеть, пока не провалился в темно-коричневую бездну.

Глава 4

Он шел по длинному коридору, окрашенному в приятный бирюзовый цвет. Несмотря на столики с уютными лампами, вазы с цветами, и толстый ковер на полу, простые двери с номерами и пластиковыми кармашками для историй болезни выдавали, что это больничный коридор. И еще запах, Антон его просто ненавидел, здесь он был не таким резким, как в обычной общественной больнице, но все равно ощущался. Запах страданий, отчаянной надежды и боли. Он хорошо его знал, было время, когда ему казалось, что он до самых костей пропах этой больничной вонью, поэтому, в выборе новой клинки для матери немалую роль сыграло и отсутствие привычной больничной атмосферы. Когда он первый раз шел по этому коридору, ему казалось, что запаха здесь нет совсем, здесь пахло чистотой и цветами, и надежда, смешанная с благодарностью переполняла его. Но время шло, он прошел по этому коридору сотни раз, и стал замечать запах, замаскированный свежими цветами и ароматизаторами, это была больница, и за всеми декорациями невозможно было не заметить, что люди здесь страдают и ждут, пусть и в более комфортной обстановке.

Крыло А, где лежали такие, как его мать, было самым тихим и самым похожим на отель. Обитатели крыла А не гуляли по коридорам в пижамах и халатах, не стонали и не требовали лекарств, и размеренную тишину нарушали лишь тихая музыка, включенная кем-то из посетителей, и бесконечное пиканье аппаратов, поддерживающих жизнь. И еще это было самое постоянное крыло, за 2 года здесь почти ничего не изменилось, только один мужчина тихо умер, так и не попрощавшись с красивой женщиной, часто навещающей его.

Посетители этого крыла за годы успели узнать и даже привыкнуть друг к другу, не все здоровались и почти никто не общался, но все при встрече окидывали друг друга одинаковыми взглядами, в которых читались узнавание и печаль. Иногда они кивком головы приветствовали собратьев по несчастью, иногда кто-то одаривал кого-то легкой улыбкой, но разговоры велись крайне редко, как будто люди боялись нарушить священную тишину этого места. Антон и сам был таким, едва он переступал порог крыла А, как тишина обрушивалась на него, запечатывала рот и делала движения очень осторожными, чтобы не дай Бог не вызвать шум. Мы как призраки, думал иногда Антон, те, к кому мы пришли нас не видят, а друг другу нам нечего сказать.

Сегодня он и правда был похож на призрака, он стал почти прозрачным, и если бы не ярко рыжая копна волос, он запросто мог бы слиться со стенами. Даже медсестра на проходной, обычно такая же молчаливая и задумчивая, увидев его, спросила, здоров ли он.

– Не совсем, – ответил Антон и, увидев, как поползли вверх ее брови, поспешил добавить. – Это не грипп или другая инфекция, я просто переутомился, на работе завал.

– Очень надеюсь на вашу сознательность, – недоверчиво пробормотала женщина, критическим взглядом пробегая по его изможденному лицу и похудевшей фигуре. – Наши пациенты ослаблены, и малейшая инфекция может стать для каждого из них губительной.

– Я знаю, – кивнул Антон, меньше всего ему хотелось препираться, сил на это просто не было, – поверьте, я не опасен.

Еще один критический взгляд из-под тяжелых век, намазанных зелеными тенями, Антон буквально чувствовал его, как будто тысячи крошечных ножек пробегали по коже.

– Проходите, – она подсунула ему журнал, он расписался, – и не вздумайте чихать или кашлять, не подставляйте меня.

И вот он шел по этому бирюзовому коридору, тяжело переставляя ноги, слабость никуда не делась, едва он открыл глаза сегодня утром – опять гораздо раньше, чем собирался – как понял, что уже устал. Устало его тело, его мозг, но не душа, именно это заставило его подняться с кровати. Была среда, но он не спешил на работу, после того опоздания и кровавого фонтана, ему дали тря дня.

– Похоже, тебе и правда худо, – заявил шеф, впрочем, никакого сочувствия в голосе не слышалось, – у тебя есть 3 дня, отлежись, а лучше – обратись к врачу.

Антон услышал только «3 дня», а остальное пропустил миом ушей, вряд ли кто-то мог советовать ему, что делать, особенно сейчас. Первый день он действительно пролежал дома, большую часть проспал, вернее, просто «отсутствовал», потому что эти провалы не приносили ни отдыха, ни сновидений. Он поговорил с соседками по телефону, но в дом их не пустил, сказал, что у него грипп, у него просто не было сил на других людей. Что там, их и на себя уже почти не хватало. Он почти ничего не ел, аппетита не было, а пища потеряла свой вкус, как будто он ел пластик, но все же, он заставлял себя поесть, он все еще не собирался сдаваться, он хотел жить.

Тишина и одиночество – лучший союз для размышлений, и он много думал, но ничего нового не решил. Выхода было три: обратиться к врачу и перестать гоняться за зелеными чертенятами; признать, что то, что с ним случилось, имеет магическую природу и попытаться найти того старика или просто обратиться к какой-нибудь «бабке»; ну и самый легкий или самый сложный (у этого решения, как и у монеты, было две стороны) – ничего не делать, а просто ждать, плыть по течению и надеяться, что оно не принесет к водопаду.