Дарья Искусница
Шрифт:
– Даша, ты знаешь как я прислушиваюсь к твоему мнению… Но ты сейчас расстегиваешь на мне ремень.
– И-и-извини, это я от нервов. Не обращай внимания.
– Да?
Черт, какой позор.
– Да-а. Немного поцелуемся и пойдешь…
Чудесно целуется. Чудно. Волшебно. Потому что только магией можно объяснить феномен онемения ног, когда целуют в губы. Мне встретился волшебник. А я ухитрилась по дороге превратиться в тыкву и растерять все принцессное великолепие.
Ох. Я совсем не помню какой бюстгальтер надела. Вообще в голове пусто, когда так хорошо. Вот он сейчас целует мою шею, вдруг потом, исключительно
Нет, нельзя так.
– Дима, я думаю… не сегодня. Отпусти меня.
– Даша, ты сама меня держишь. С тобой все нормально? Давай я чай поставлю?
Какой к бесам чай, у меня мурашки канкан танцуют, когда он так нежно целует у ключицы и провокационно дышит вниз, в район неизвестного по качеству белья. Не знаю где там валяется его рубашка и, надеюсь, я хорошо захлопнула входную дверь, потому что совершенно случайно я торопливо сдираю собственную мокрую блузу, зачем-то вместе с бюстгальтером, к моему счастью оказавшимся кружевным и легчайшим.
– Солнце-е-е, - прозвучало так хрипло, что сбило мне дыхание напрочь. – Ты меня с ума сведешь.
Извиняюсь, если ты сошел с ума… какого черта ты еще внятно болтаешь? Замуж я пока не готова за тебя выскакивать, мне надо серьезно все взвесить, но и терпеть твое адово присутствие так близко уже никаких сил нет. Делай свое проклятое дело, безумный соблазнитель, хватит меня мучить. Ах.
Легкая, едва ощутимая вечерняя щетина прошлась по тонкой, чувствительной коже груди, и я ощутила на одной из вершинок горячее объятие рта.
Ох, ты ж… Хорошо, что он упрямый. Я его гнала-гнала, а он…
– Кольцо!
Он серьезно?! Я хотела возмутиться, но Можайский нашел на полу брошенную впопыхах коробочку и вытащил кольцо.
В моей сумочке зазвонил телефон. Неприятно, резко и удивительно невовремя. Подрагивающие пальцы скользили по гладкой поверхности, кажется, я отключала звонок бесконечно долго. Не успела с облегчением выдохнуть, как он завопил снова, пришлось вырубить трубку полностью.
Когда Дима поднялся с кольцом в руке, некоторое время мы поборолись за сумку, которой я прикрывала грудь. В конце концов, Можайский надел кольцо на палец, мягко отодвинув его от молнии, вздохнул и прямо с сумочкой поднял и понес меня в спальню.
Наверное, правильно было бы отправить мужчину в ванную. Еще вернее – осведомиться о наличии справки по здоровью. Любой секс – это серьезный риск, как говорил мой первый и пока единственный в прошлом мужчина. Вот уж кто сначала проверил меня с ног до головы, а потом оказывал настолько частое, длительное и дотошное постельное внимание, что я не знала куда деваться. С тех пор секс напрямую у меня ассоциировался с подозрительностью, ревностью и страхом в жгучем смешении.
Но сейчас мне не хотелось длительной подготовки, проверок, разумного подхода. Мне хотелось довериться, рухнуть в отношения, в большие надежные руки. Почувствовать себя маленькой любимой женщиной, которую ласкают не только потому что она приятна на ощупь, а потому что хотят радовать.
– Так не бывает, - зачаровано сказал Дима. Он уложил меня на кровать и, после небольшой борьбы, вынудил отодвинуть сумку с груди на живот. А потом и вовсе потерять ее на
просторах кровати. Сейчас он тяжело дышал, удерживаясь надо мной на локтях и уткнувшись носом в сжатую камешком вершинку груди.– Т-тебе форма не нравится? – осведомилась я.
Так и знала, что надо сразу было поворачиваться на бок. В этом положении мой бюст смотрелся больше и круглее. А вот при лежании на спине, как сейчас, все сплющивалось, не так красиво выпячивалось. Учитывая выдающиеся навесы Олеси, в сравнении я должна проигрывать с разгромным счетом.
Вот идиотка! На бок я побоялась лечь по одной причине, несмотря на отличный вариант подачи груди и эффектно проявлявшуюся волну талия-бедро, увы, в этом положении у меня округлялся живот. Чуть не выкатывался на простыню срединной частью, откуда что бралось. Но надо, надо было рискнуть, а живот просто втянуть… Может перевернуться пока не поздно?
– Это совершенство, - глухо сообщил Можайский и коротко, остро лизнул сосок.
Елки. Плевать на повороты.
– Тогда и второй, - жалобно попросила я. – Он такой же, посмотри.
– Обязательно.
Те, кто слышал шероховатый, немного хрипящий голос Димы днем, не представляют как крышесносно он звучит ночью, в полутьме. Горячее дыхание, низкий, пробирающий шепот и… животная вибрация словно самум по пустыне опаляет кожу.
– Димочка, еще раз скажи про «обязательно». Пожалуйста. Скажи!
Легкие быстрые поцелуи, холодок от намекающего контакта зубов. То зажигающие, то успокаивающие, ласкающие касания, разные, но все бесконечно томительные, заставляющие сжиматься живот.
Он провел пальцами по скручивающемуся, подрагивающему телу, хмыкнул:
– Обязательно. Я посмотрю на все обязательно. Моя командирша.
Да-а? Ну хорошо же! Все хорошо. И нежно выцеловывающие грудь губы. И медленно снимающие с меня остатки одежды руки. Даже каменная твердость упиралась в идеально правильное место. Он приподнялся на короткое, такое пустое без него мгновение, треск ткани и снова нужное на месте.
– Прости, кажется, порвал тебе белье.
Жаль, что не сказал что-нибудь более сексуальное, но тоже неплохо пошло. Кажется, я застонала в голос. Дима тихо ругнулся.
– Сейчас тоже разденусь.
– К-куда?! Стоять! То есть – лежи-и.
– Даша, любимая, нежная моя, брюки могут натереть, мне трудно сдерживаться.
– Потерпишь.
Не знаю, что он там имел в виду, потому что недоуменно замер, а я с наслаждением притискивала его к себе за бедра, ощущая давление жесткой брючной ткани.
Три года я совсем не хотела секса? Какая же я дура! Это же восторг. Сколько-то там килограмм лежащего на мне твердого, теплого, готового, моего личного восторга.
– Стоять, лежать, да, нет… Путаешь, вертишься как чистый грех… Все, ты меня довела.
Меня запечатывают поцелуем. Воздуха нет, он закончился в целом мире. Мы вырываем кислород друг у друга, сражаемся, но, когда он трогает меня… низко, я сдаюсь. Да пусть все идет лесом, ничего не надо, а дышать и вовсе не обязательно.
Меня впервые касаются с таким восхищением и трепетом. Сначала почти не различимо, потом все более плавно. Я млею, парю, дрожу. Замираю, когда Дима отвлекается, и прислушиваюсь к тихому хрусту обертки. Вот и точка невозврата. Да плевать… Быстрее! Ощущения сменяются, да, уже другое, горячее, гладкое и широкое.