Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

— Да нет… Не сразу… Я же понимаю, что не подготовлен. Но, конечно, сидеть целый день и перелистывать старые журналы… Хотя Геминдер говорит, что это очень важно, но я думаю… мне кажется…

— Вот ты и проговорился, Митя. — Большие ласковые глаза Хитарова смеялись. — Ты разочарован в своих самых благородных чувствах. Пришел, чтобы сейчас же отдать свою жизнь за мировую революцию, а попал в лапки нашего педантичного Фрица. Но послушай, дорогой, перед агитпропом жизнь поставила очень важные задачи, и я рад, что там есть теперь еще одна живая душа.

Нечего и говорить, что «живая душа» возгордилась и приготовилась принять на вооружение всё, что ей поведает Хитаров.

А Рафик рассказывал о том, что, воюя против «культурничества», отличающего буржуазные и социал-демократические организации молодежи, КИМ несколько перегнул палку и засушил агитационную и пропагандистскую деятельность своих секций, находящихся в легальных условиях. Ведь молодые революционеры не какие-нибудь монахи. Им хочется и повеселиться, и поехать отдохнуть за город, и укрепить свои мускулы, занимаясь спортом.

Исполком КИМа давно уже ставит вопрос о новых методах работы, но пока что, кроме циркуляров, очень длинных и скучных, регулярно рассылаемых в страны, «новые методы» никак себя не проявили. Разве что некоторых успехов добились немецкие товарищи. Они создали агитационно-пропагандистские группы, организуют концерты на улицах и площадях, проводят однодневные курсы за городом, не боятся, наряду с политикой и экономикой, затрагивать вопросы науки, техники, литературы и искусства.

Так вот почему Геминдер посадил меня за комплекты «Синей блузы»! Чтобы костер разгорался, нужен сухой хворост, и не одна охапка, а как можно больше…

— Но есть и прямая опасность, и тебе, Митя, следует о ней постоянно помнить. Куда легче и приятнее выезжать за город, разучивать новые песни и ставить спектакли, нежели бастовать, нести пикетирование и участвовать в политических демонстрациях под дулами полицейских карабинов. Безусловно, и среди наших ребят найдутся «белые вороны», которые предпочтут культурно-просветительную деятельность классовой борьбе. Уж тут надо ухо востро держать и различать, что в нашем деле главное и что второстепенное. И еще очень важно правильно оценивать роль массовых организаций молодежи, сочувствующих КИМу. Например, «Юнгштурм».

Тут Хитаров разгорячился, встал со стула и прошелся по комнате. Я знал, что «Юнгштурм» — одно из любимых детищ Рафика. Помнил его статью о «Юнгштурме» в «Комсомольской правде». В ней он писал, что на Западе «каждая собака вооружается, а мы — зеваем». Вот и теперь он свернул нашу беседу на тему о боевых оборонительных организациях пролетарской молодежи.

— Посуди сам, — говорил он, постукивая пальцами по желтому ремню, плотно перехватывавшему его тонкую талию, — капиталисты из всех сил военизируют свои молодежные организации и превращают их в подсобную полицейскую силу. В Германии десятки тысяч буржуа напялили на себя форму «Стального шлема» [2] и штурмовиков и в упоении ревут воинственные песни. Они не только носят у пояса ножи, которыми можно запороть матерого кабана, но и имеют огнестрельное оружие. Это очень опасные и агрессивно настроенные банды, которым надоело дискутировать и играть в кегли. Они хотят убивать! А во Франции? «Аксион Франсез», «Круа де фе» — тоже вооруженные до зубов ударные отряды крайней реакции. Ку-клукс-клан в США, шюцкоры в Финляндии… Я уже не говорю о чернорубашечниках Муссолини. А у нас? Если германской компартии удалось создать крепкую массовую организацию «Рот Фронт», то ведь в «Юнгштурме» немногим более двадцати тысяч молодежи. Разве же это та сила, которую мы можем противопоставить противнику! Антифашистская «Молодая гвардия» во Франции насчитывает что-то около двух тысяч. Это же курам на смех! Такие замечательные революционные традиции, и вот только две тысячи современных гаврошей.

2

«Стальной шлем» («Штальгельм») — военизированная организация германской буржуазии, созданная для борьбы с революционным пролетариатом. После захвата власти фашистами полностью растворилась в многочисленных организациях так называемой национал-социалистской партии.

О, как прав Хитаров! Давно уже пора взяться за ум и противопоставить организованной силе буржуазии такую же организованную силу пролетариата. И это — настоящее дело. Пусть мне дадут серьезное поручение и пошлют в Германию или во Францию. Я уж постараюсь.

— Вот если бы мне поручили это дело, — говорю я умоляюще. И, заметив улыбку Хитарова: — Нет, совершенно серьезно. Я бы поехал и организовал отличные боевые отряды.

— Но, мой дорогой, нельзя выиграть партию в шахматы, не зная, как ходят фигуры.

— Ты играешь в шахматы?

— Капабланка из меня не получился. Но играть люблю. А знаешь, поначалу совсем плохо у меня выходило. Папа подарил мне шахматы, Георгий, мой старший брат, обучил меня ходам. Но, как я ни старался, всегда проигрывал Георгию. Да и другим игрокам. Думаю, неужели я такой осел? Бросил играть, достал несколько книг по шахматной теории. Ферзевой гамбит… Дебют Рети… Защита Тарраша… Попробуй разберись! Всё-таки разобрался. Через четыре месяца вызываю Георгия на бой. Сели за доску. Я выиграл. Он насупился и говорит: «Это чистая случайность, Раффо, я сделал ошибочный ход конем». Играем вторую, и опять моя победа. После пятой партии я ему сказал: «Видишь, это уже не случайность, а закономерность».

Так как я тоже считал себя изрядным шахматистом и твердо знал, что испанская начинается ходом e2—e4, то тут же предложил Хитарову помериться силами. Он достал шахматы, мы сдвинули стаканы и тарелку с недоеденной чурчхелой и разложили доску.

Не прошло и часа, как я вынужден был признать торжество теории над голой интуицией.

— Сильно играешь, — сказал я.

Рафик аккуратно складывал крупные, выточенные из хорошего дерева фигуры. Вид у него был довольный.

— Ты неудачно разыграл дебют. Первые шесть ходов сделал правильно, а потом поехал на деревню к тете. Не хочешь ли пройтись? Смотри, какой прекрасный закат.

Хитаров помыл посуду, спрятал ее в шкафчик, накинул пиджак, и мы вышли.

— Какие они разные, большие города, — говорил Рафик, когда мы переходили перекресток, чтобы выйти на Страстной бульвар. — Москва — широкая и открытая, Берлин — угрюмый и самодовольный, Тифлис — говорливый и стремительный, как горная речка.

— Ты там родился?

— Нет, не в Тифлисе. Есть село такое в Кахетии — Тионеты. Там у отца дом и лавка были.

Я опять подумал: случается же такое — папа Рафика явный буржуй, а он сам большевик, секретарь ИК КИМа и как будто даже не тяготится своим социальным происхождением.

— Ты как-то просто об отце говоришь, что он у тебя богачом был и дома собственные имел. А вот у меня тоже изъян в социальном происхождении: мать из дворянской среды. Так можешь себе представить, трепали меня за это, трепали…

— Ты относись к этому спокойно, как к должному. Завоевать власть еще недостаточно. Надо ее укрепить. А классовые враги не хотят разоружаться. Бьют если не в упор, то как подлецы — в спину, из-за угла. В такой обстановке либерализм — преступление против революции. Но ничего, Митя. — Голос Хитарова зазвучал как-то необычно торжественно, — Придет время, и никто не будет копаться в биографии честного коммуниста. Скоро придет это время. Коммунизм не за горами!

— Конечно, не за горами. Всюду восстания, забастовки… Вот только чертов Чан Кай-ши здорово подвел, — сказал я.

Мы подошли к памятнику Пушкину. Мягко, чуть-чуть гортанно, Рафик прочел:

Мужай, Свобода! Ядрами пробитый, Твой поднят стяг наперекор ветрам; Печальный звук твоей трубы разбитой Сквозь ураган доселе слышен нам. Цветов уж нет. Уж по твоим ветвям Прошел топор, и ствол твой обнажился, Но жизни сок еще струится там, Запас семян под почвой сохранился. И лишь весна нужна теплей, чтоб плод родился.