Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

Чтобы как-то переступить через время, Дмитрий каждый вечер ходил в театр. Огромный трехъярусный зал его почти пустовал. По сцене двигались нарядно и странно одетые фигуры. Кринолины, доломаны, фраки, плащи, подбитые белым атласом… Примадонна, сверкая фальшивыми бриллиантами, спрашивала звучным драматическим сопрано: «Помнишь ли ты, как улыбалось нам счастье?» Счастье… Улыбалось… Но как давно это было — уже двадцать два дня назад… «Сильва» — и вечер уходит. «Гусарская любовь» — и еще один. А потом «Фиалка Монмартра»…

— А ну их к черту, — раздраженно говорил Кэмрад. — Я уже знаю наизусть все арии и ариозы… Давай не пойдем сегодня.

Но наступал вечер, и они снова плелись в театр. А что им было делать?

Сегодня вечер «Марицы». В театре унылая пустота. Тасилло, притопывая лакированным сапожком с желтыми отворотами, уверяет зрителей, рассеянных в первых рядах партера, что и он в свое время лихо отплясывал чардаш. Одиночные, вялые хлопки. Дмитрий пошел за кулисы. Худрук, теперь уже добрый его приятель, жаловался:

— Ума не приложу, что делать. Пора нам до дому, а в кассе пусто. Весь план вверх тормашками. Хоть по шпалам шагай. А ведь Пенза — театральный город. При нормальных обстоятельствах — битковые сборы.

А где их взять, эти нормальные обстоятельства? Почти в каждой семье расставание. Уходят мужья, отцы, сыновья. Уходят надолго. Многие уже и не вернутся. А эвакуированным не до зрелищ. Кров, еда, одежда — вот их забота. Кому же, в самом деле, нужны опереточные страсти и малиновый звон гусарских шпор!

— У меня к вам большая просьба, — сказал Муромцев.

— Всё, что в моих силах, Дмитрий Иванович.

— Со дня на день может приехать моя семья. А я — в общежитии…

— Всё понятно. Пустяковое дело. Поручу нашему администратору, и он найдет вам что-нибудь приличное. Палаццо, увы, обещать не могу.

После спектакля медленно брели по Московской. Обоим хотелось есть, но дома ничего не осталось. Кэмрад явно раскис.

— Ты знаешь, — уныло говорил он, шагая вразвалку и всё наталкиваясь на Дмитрия. — Парадоксальность нашего с тобой положения в том, что у нас отнято доверие, а чтоб вновь его завоевать, мы должны получить работу. А ее нам не дают, так как не доверяют. Заколдованный круг! И как из него вырваться? Я, понятно, могу вернуться в Рязань и сесть на шею Галке. Но, согласись, это же никудышный выход.

— А у меня и такого нет… Весь мой мир теперь — Пенза. Наверное, придется пойти в обком партии.

— Не будут там с нами разговаривать, Дмитрий. Не до нас. И винить их за это нельзя. На них же сейчас точно потолок обрушился.

— Ну, это к кому попадешь! Я о здешнем первом секретаре Кабанове только хорошее слышал. Вот к нему и пойдем.

Чтобы заглушить голод, Дмитрий курил папиросу за папиросой. От театра до гостиницы пять минут неторопливого хода. Но спать не хотелось. Только есть. И они все мерили шагами тротуар взад-вперед, взад-вперед и лениво перебрасывались ничего не значащими словами. В гостинице их ждали только каменеющие под головами подушки да могучий храп застрявшего в Пензе снабженца из Житомира. К чему же торопиться? Всё же часам к одиннадцати они закончили свой променад и вошли в гостиничный вестибюль, узкий, полутемный, смахивающий на предбанник.

В уголочке на скамье лежали две девочки, а возле них на стуле сидела какая-то женщина, наклонившись к ребенку, что раскинулся у нее на коленях. «Еще кто-то приехал, а моих нет как нет», — мельком подумал Дмитрий и шагнул к стойке дежурного за ключом.

— Митя!

Он стремительно повернулся, потрясенный огромной радостью, но всё еще не доверяя своему слуху.

— Тася! Ты? Тася…

— А кто же еще? Осторожнее, она только что заснула.

— Бог ты мой… Приехала… Наконец-то. Постой. А эти — девочки…

— Не узнал? Галя и Оля…

— Почему же молчала? А где же мама?

— Послала две телеграммы. Из Ленинграда и с пути. Неужели не получил?

— Это мои приехали, Сеня, понимаешь — приехали! Это Сеня Кэмрад, товарищ мой! А мама приехала?

— Он все беспокоился, что от вас нет вестей, — сказал Кэмрад. — А вы тут как тут.

— Я же две телеграммы послала. Мама на вокзале с вещами. Их надо выручать.

— Вещи?

— Да нет же. Там мама и Лиля. Их не пускают в город.

— Не беспокойтесь, пожалуйста, — сказал Кэмрад. — Сейчас схожу за ними.

— Да ты же их никогда не видел. Вместе сходим. Но когда же вы приехали?

— Утром. Я уже и в театре была, и в газете. Тебя искала.

— А я днем в библиотеке сидел… Подвела интуиция. Все здоровы?

Теперь он стоял, положив ладони на плечи Таси и вглядываясь в ее бесконечно милое лицо. Утомлена, конечно, страшно. Побледнела. Но глаза те же: ярко-карие, один веселый, другой — грустный. Ф-ф-у! Приехали! Всё теперь будет хорошо. Должно быть хорошо!

— Здоровы. Только у Танечки с животиком не совсем ладно… У меня молоко пропало.

— А как же вдруг и Лиля с тобой?

— Митя ушел добровольцем. Отказался от брони. Вот мы а решили…

— Надо же идти, Дмитрий, — сказал Кэмрад.

— А вы потише шумите, граждане, — вмешалась дежурная. — Сами из общежития, а гостям спать мешаете.

— А где мы будем ночевать? — спросила Тася.

— Уступаю свою койку, — быстро сказал Кэмрад.

— Кто же их пустит в мужское-то! Ишь какие! — вновь встряла дежурная. — Война войной, а порядок нарушать не положено.

— Что-нибудь придумаем. Устроимся, — легкомысленно пообещал Дмитрий. Но ему и вправду казалось, что он в силах перевернуть всю Пензу.

— А где нам маму с Лилей искать?

— На каких-то седьмых или восьмых путях. Очень далеко! И вещей у нас много.

— Не беспокойтесь, справимся, — сказал Кэмрад.

— Да, теперь всё будет хорошо, — сказал Дмитрий.

— Где же ты их устроишь? — спросил Кэмрад, когда они торопливо шли по Московской вниз, в сторону вокзала. — Сколько же их приехало?

— Трое взрослых и трое детей. Такие-то дела, дорогой Сеня, — всё с тем же легкомыслием говорил Муромцев. — Как раз сегодня говорил с худруком оперетты. Пообещал помочь с комнатой. Ну, а сегодня что-нибудь надумаем.

Они долго шли по путям, почти на ощупь, оступались и чертыхались. Тьма пахла карболкой. Только возле стрелок темноту чуть раздвигал зеленый, свет фонарей.

Наконец добрались до лежбища. Прямо возле путей, на узлах и чемоданах, устроились на ночь многие десятки людей.

— Мама! Мама! — негромко звал Дмитрий, пробираясь между спящими.

И вот чей-то голос откликнулся:

— Это ты, Митя? А мы и ждать перестали.

Лиля. Поднялась с какого-то узла, чмокнула в щеку и на мгновение ткнулась лицом в плечо.