Де Рибас

– Садись. – И влез в карету первым. Рибас подошел, вырвал дверцу из рук опешившего генеральса и захлопнул ее за собой.

– Ну, говори, – сказал Орлов, когда в окошке кареты замелькали желтеющие холмы пизанских виноградников. Рибас без околичностей поведал о своих петербургских предприятиях. Алехо кривил напудренное лицо. Бецкого назвал крокодилом лисьей породы. Об окончательной отставке брата-фаворита сказал:

– Или застрелится, или сопьется.

– В армии мне говорили, что он жениться хочет.

– Сколько я его знаю, он только то и делает, что женится, но без венца. – Орлов о чем-то задумался и вдруг спросил: – Ты когда приехал?

– Только что.

– Никуда не заезжал?

– Сразу к вам.

– А поклажа твоя где?

– У ворот, возле часовых.

Алехо помолчал, что-то обдумывая, потом, видимо, одобрив свои мысли, сказал:

– Это хорошо. Сиди в карете и не высовывайся.

Остановились за мостом через ручей у стены средневекового замка. Орлов вышел из кареты, крепко припечатав за собой дверцу. Снаружи послышались женские голоса. По-итальянски почему-то говорили стихами. На русском сказали, что Александра Львовича, увы, как раз нет дома. По-французски защебетали, что счастливы, что граф будет владеть ими беспредельно. Голоса удалились. Рибас привычно и обреченно обдумывал свое положение. Вспоминал, как в Ливорно судьба и Витторио Сулин свели его с Орловым, как он, Рибас, почти нехотя знакомился с русскими, как закружила его круговерть приключений, а теперь он оказался в полной зависимости от того, что скажет и что предложит ему Алехо Орлов. Конечно, добраться до Неаполя не составило бы труда, но явиться домой с пустыми карманами… Если бы знать… Фрегат «Король Георг» не остался бы без пассажира… Он заснул. Очнулся от крика:

– Гони в Скучное!

Орлов ввалился в карету, в окошке которой закачались сумеречные холмы. «В какое Скучное мы едем?» – встряхнувшись от сна, удивился Рибас. Но вспомнил, что подмосковное имение Орлова зовется Нескучным и, верно, Скучным он именует свое пизанское палаццо.

– Что на Дунае? – спросил Алехо, как будто и не было у него только что свидания с любовницей. О распре генералов под Шумлой отозвался, как о кабаньей возне, ругал петербургский Военный совет и его оглядку на Европу, говорил, что если воевать стреноженными, то российскую кровь вприкуску с дипломатией будут хлебать все, кому не лень.

Подъехали к воротам палаццо. Рибасову поклажу, видно, уж занесли в дом. В кабинете Орлова генеральс-адъютант Христинек зажигал свечи, и мраморные бюсты римских мыслителей нахмурили тенями свои лица.

– Иван, скажи, чтоб комнату приготовили для гостя, – указал Алехо генеральсу и тот вышел. Орлов достал пачку бумаг, бросил их на стол:

– Читай. – И оставил Рибаса одного.

Волонтер сел за стол, прочитал на первом листе: «Манифест». Содержание «манифеста» излагалось на французском: «В духовном завещании императрицы Всероссийской Елизаветы, сделанном в пользу дочери ее Елизаветы Петровны, сказано: «Дочь моя, Елизавета Петровна, наследует мне и будет управлять так же самодержавно, как и я управляла…»

Рибасу было над чем задуматься. Оказывается! Кроме Пугачева, провозгласившего себя Петром III, появилась еще одна претендентка на Российский престол – дочь покойной императрицы Елизаветы – принцесса Елизавета! Где составлен сей манифест? Рибас заглянул в последние листы документа – он был написан в Турции! Во всяком случае, сама принцесса указывала, что находится на турецкой эскадре. Итак, в России – Пугачев, в Турции – принцесса Елизавета… «Божию милостью мы, Елизавета Вторая, принцесса Всероссийская, объявляем всенародно, что русскому народу предстоит одно из двух: стать за нее или против нее. Мы имеем все права на похищенный у нас престол и в непродолжительном времени обнародуем духовное завещание блаженной памяти императрицы Елизаветы Петровны, и те которые откажутся принести мне верноподданическую присягу, подвергнутся заслуженному наказанию на основании законов, поставленных самим народом…»

На следующих листах Рибас обнаружил письмо новоявленной наследницы к Графу Орлову и прочитал его дважды, отметив, что послание составлено тонко, с умом и знанием натуры человеческой. Начинала претендентка безаппеляционно: «Принцесса Елизавета Вторая Всероссийская желает знать, чью сторону примите вы, граф, при настоящих обстоятельствах?» Потом шли сетования на то, что сама принцесса много претерпела, была сослана в Сибирь, ее пытались отравить… После этого она делала торжественное заявление: «Долг, честь, слава – словом, все обязывает вас стать в ряды ее приверженцев». В союзниках принцессы упоминались многие монархи и султан Оттоманской империи. Принцесса умело льстила Орлову: «Если вы не захотите стать за нас, мы не будем сожалеть, что сообщили вам о своих намерениях. Прямодушный характер ваш и обширный ум внушают нам желание видеть вас в числе своих… Время дорого. Пора энергично взяться за дело, иначе русский народ погибнет. Сострадательное сердце наше не может оставаться покойным при виде его страданий… Удостоверяем вас, граф, в каких бы обстоятельствах вы ни находились, во всякое время вы найдете в нас опору и защиту».

Волонтеру оставалось лишь догадываться: по какой причине Орлов знакомит его с документами, опасность которых была велика без преувеличений. Все выяснилось за ужином в узком кругу, когда Рибас познакомился с крепко скроенным, широкоплечим и низкорослым подполковником-сербом на русской службе графом Марком Ивановичем Войновичем. Ужин походил на обычную офицерскую пирушку – Алехо никогда не чванился в кругу своих офицеров, и они подтрунивали над его недавней связью с тосканской поэтессой.

– Что же нам с этой Елизаветой Второй делать? – спросил Орлов, раскуривая трубку. – Императрице я написал. Послал «манифест» и письмо принцессы. Копии для себя снял. Ей богу, никогда не задумывался: были у покойной императрицы Елизаветы и Алексея Григорьевича Разумовского дети или нет. Кого это интересовало? А вот поди ты, говорят, были. И фамилию им дали по сельцу Таракановка – Таракановы!

– Не знаете, что делать? – переспросил Войнович. После сытной индейки и вина он полулежал в кресле, тасуя только что распечатанную колоду карт. – А пригласить ее сюда и обтараканить в банк-фараон.

– Тут не поймешь: откуда приглашать и кого? – сказал Орлов. – Кто она такая? Где ее искать?

– Ну, что она обольстительная дама – это ясно, – категорично заявил Войнович и добавил: – А то, что за ней стоит мужчина, вообще не подлежит сомнению.

Конт-адмирал Грейг угощал всех сюперфин-кнастером, гостиная заблагоухала тончайшими табачными ароматами. А Грейг ворчал:

– Эта птичка хочет высоко летать, да пошиб у нее низок. Консул Дик говорит, что она дочь булочника из Киля. Начала с того, что в Галландии разорила какого-то купца и сбежала от него в Лондон. А в Лондоне, это сэру Дику известно доподлинно из дипломатической почты, она в три месяца пустила по миру барона Шенка. И вы думаете, барон был в отчаянии? Он у разных лиц назанимал ей целое состояние и бежал вместе с ней в Париж.

– Славно! – воскликнул граф Войнович.

Среди этих сытых и довольных жизнью людей, людей с определившейся судьбой и положением, Рибас ощущал себя чужаком. И который раз, как и при Чесме, в Петербурге, на Дунае, он задавал себе один вопрос, один и тот же вопрос: каково его значение в среде этих людей, зачем он здесь? И вопрос оставался без определенного ответа. Теплым осенним вечером, в прекрасном палаццо, в кругу блестящих офицеров он не мог даже сказать: что он будет делать завтра. Но никто из присутствующих не догадывался о его настроении и не мог предположить, что он встревожен и мучим неизвестностью. Перед собой они видели молодого человека с изящными манерами, смешливого, ценящего остроту. Когда захотели узнать его мнение о претендентке на престол, он не полез за словом в карман, рассмеялся и сказал:

– Все дочери булочников одинаковы. Рано или поздно они ставят в печь деликатные пироги. Одна беда: они не умеют управлять жаром, и пироги чаще всего пригорают.

В карты играли далеко за полночь, и Рибас неожиданно и ко времени выиграл тридцать червонцев. У себя в комнате он застал Сильвану. Она была чем-то раздосадована, не отвечала на его нежности и он догадался:

– Ты ездила в Ливорно?

– Да. Ведь ты сказал, что остановишься у Руджеро. Я только что вернулась.

– Прости. Но мое положение таково, что утром я не знаю, где окажусь ночью.

– Дела Руджеро плохи. Он хочет выдать меня замуж.

– Что же поделаешь.

– Тебя не было целых два года. Если бы ты приезжал чаще, Джузеппе.

– Прости. Я скажу тебе откровенно. Не нужно на это надеяться. Но если судьба распорядится так, что я останусь в Италии, мы будем видеться, но не больше.

– Молю деву Марию, чтобы судьба распорядилась именно так.

На следующий день в час пополудни Христинек позвал его к Орлову. Марк Войнович вошел в кабинет Алехо следом. Орлов встретил их в малиновом шлафроке.