Де Рибас

Вернувшийся из Пскова Виктор обнял бригадира, заметил, что тот погрузнел совсем, как русский барин, и сказал:

– Угадайте, о ком первом я услыхал, когда приехал в Петербург?

– Теряюсь в догадках.

– О вас. Рассказывают анекдот: Потемкин так долго стоял под Очаковым, что у Рибаса ноги отнялись.

Бригадир смеялся.

– Когда ваши записки о путешествиях появятся в книжных лавках?

– Только после того, как я отправлюсь в мир иной, – отвечал Виктор.

– Я обречен, – разводил руками бригадир. – Я не дождусь.

Настя в присутствии Виктора не была столь безапелляционной. Болезнь мужа, его малую подвижность она превратила в некий культ. Но он явился не результатом успокоенного чувства собственности: муж при ней и не отлучается на сомнительные пиршества в среде гвардейских офицеров. Нет, она философствовала перед Виктором:

– Ах, теперь миновали те благословенные времена, когда на балах коллекционировали остроты, когда прилюдно восхищались предметом страсти. Вспомните тот бал, Виктор, когда я вас впервые увидела. Вы смотрели на юную Глори так, будто она ожившая Наяда, и не обращали внимания на косые взгляды. Теперь на балах мужчины томны, как девицы на выданье. Очарование прежних балов ушло. Интимный немногословный кружок близких людей – вот теперешний стиль. И мой муж соответствует ему, как никто.

Она старательно подбирала людей, которые составили бы этот кружок, но по-настоящему бригадир чувствовал себя счастливым, когда знакомил Виктора с Базилем Поповым, Рибопьером и Бюлером. Малый азарт за ломбером не мешал дружеским разговорам. Базиль читал стихи Екатерины, посвященные Потемкину:

О, пали, пали – с звуком, треском —Пешец и всадник, конь и флот!И сам со громким верным всплескомОчаков, силы их оплот!

– Стихи звучные и с треском, – смеялся Виктор.

– Но сейчас императрице не до стихов, – говорил, вхожий в окружение малого двора Павла, Бюлер – Сейчас каждый день слезы.

– Да по какому поводу?

– Монархиня днями лежит в постели, всех от себя гонит.

– Новости плохи?

– Любовник Мамонов стал плох.

– Нездоров?

– Здоров, но который уж месяц холоден. Не на шутку увлекся княгиней Щербатовой. Потемкин устал сводить и мирить императрицу и Мамонова.

– Ожидается смена фаворитов?

– Да какие-то братья Зубовы зачастили в Зимний.

– Ей шестьдесят, – округляла черкесские глаза Настя. – Верно, Павел Петрович от всего этого и уехал в Гатчину.

– Уехал, и все вздохнули с облегчением, – сказал Рибопьер. – Сами посудите: он суров, как египетский фараон. Сажает под арест, если задерживают завтрак.

– Куракин с ним или, по-прежнему, выслан? – спросил Рибас.

– И Куракин, и Растопчин – все дружки вместе, – отвечал Бюлер. – Но они умеют ладить и с женой Павла, и с его фавориткой Нелидовой.

– Говорят, она некрасива, – сказал Рибас.

– Совершенно дурна, – заявила Настя. – Высокомерна. Не говорит, а изрекает. Черезвычайно экзальтированна. Но это и нравится Павлу. Любая ее пустая фраза – для него – откровение. Что говорить, если турчонок-брадобрей Кутайсов подает Павлу советы, которым он следует в войне с матерью.

Со стороны могло показаться, что офицеры ведут пустячные разговоры светских салонов, но под кажущейся беззаботностью все они испытывали тревогу: императрице шестьдесят, она часто болеет, и случись что с ней – будущее страны и их будущее виделось неясно.

В конце марта Виктор пришел к бригадиру довольно рано и спросил:

– Вы знаете Де-Лицына?

– Нет. Кто таков?

– Побочный сын бывшего вице-канцлера Голицына.

– Чем знаменит?

– Тем, что вы обыграли его в карты, – ответил Виктор.

– Что вы говорите! Занятно. И сколько же я у него выиграл?

– Семьдесят тысяч.

– Черт возьми! – воскликнул бригадир. – Где же мой выигрыш? Почему он не отдает его мне?

– Потому что он застрелился.

– Печально. Но и неосмотрительно с его стороны: застрелиться, не отдав карточного долга.

Но бригадиру было уже не до шуток. И Виктор подтвердил его опасения: несчастный Де-Лицын застрелился из-за крупного проигрыша, а выигрыш молва приписывала бригадиру-неаполитанцу.

Настя, вернувшаяся из Зимнего дворца, воскликнула:

– Поздравляю! Ты обыграл Де-Лицына?

Виктор объяснил ей все обстоятельства, она сказала: – Отец этого несчастного пожаловался императрице. Все говорят, что Рибас обыграл его сына и довел до могилы.

Хоть бригадир и привык: как только он оказывался в Петербурге, молва приписывает ему бог весть что, однако новость была неприятной. Предстояло производство в чинах за Очаков и бои на лимане.

– Видно, кто-то не очень хочет, чтобы вы были отмечены, – сказал Виктор.

И Рибас, не раздумывая, отправился к Потемкину.

Приемная светлейшего как всегда оказалась наполненной генералами, чиновниками, просителями, прожектерами, лицами неизвестного рода и звания. Сам Потемкин сидел перед настольным зеркалом за фигурным красного дерева барьером, из-за которого был виден чуть выше пояса. Ловкий кауфер расчесывал, дотрагивался ладошкой, пропускал сквозь пальцы, поправлял, укладывал, распушивал, приглаживал прекрасные от природы волосы фельдмаршала. В приемной стоял говорок толпы, состоящей из людей, хорошо знающих друг друга. Борзые и легавые псы сновали меж ними. Рибас прошел через ряды сановников, камергеров, офицеров, и со всех сторон слуха его достигали обрывки разговоров:

– Перемирие с турками… если выпустят посланника Булгакова… Итальянский буфф высылают в Сибирь… Решено: Очаков взорвать и сравнять с землей… Балетную труппу убавили… Румянцев остался без армии… Он теперь в своих Вишняках займется вишнями… Прежний визирь смещен… Гардемарин из Морского корпуса посылают в Севастополь… У Иосифа II кашель с кровью…

Четверть, получас минули – кауфер священнодействовал над головой князя. Орлиный его глаз косил, видел все.

– Поди сюда!

Юрий Владимирович Долгоруков спешно идет на голос.

– Что пришел?

– Хочу откуп питейный взять.

– Бери.

– Нет слов моей благодарности.

– Нет слов – молчи.

– Куракин хочет в дело со мной войти.

– В дело? Да он домом своим управлять не способен.

Юрий Владимирович, понимающе кивает, отходит от барьера, как от раскаленного жерла. Орлиный глаз вспыхивает, нацеливается, выхватывает из толпы просителя:

– Поди сюда!

Юрий Владимирович тем временем мнет кружевной платочек в потной ладони, говорит бригадиру: