Де Рибас

Действительно, она привела его к синему шатру, поставленному на форштадте. С ней были слуги, повар.

– Что все это значит? – спросил генерал.

– Это значит, что я отныне в походе с армией. Полк из Новоселицы ушел. Мне стало скучно. И вот я здесь.

– Боюсь, что наши офицеры теперь совершенно забудут о войне, – сказал он.

– Каждое утро я буду напоминать им о ней, – обещала она.

Их роман развивался стремительно и не имел сюжета. На палубе бригантины, направлявшейся в Кинбурн, Катрин взяла Рибаса под руку и увлекла в каюту, где упала в его объятья, а в постели принялась упрашивать:

– Отдайте команду матросам! Велите держать путь к турецким берегам!.. Станемте корсарами!

– Но это всего-навсего разбой, – увещевал Рибас.

– Что угодно, только не Новоселица.

Сумасбродствам ее не было границ. С Головатым она ездила на Березань и подполковник говорил потом Рибасу:

– Это бес в юбке. Хотела, чтобы я обрил ее, как казака!

Войнович брал ее на учебные стрельбы. Офицеры вечерами собирались у ее шатра. Игру в шары она предложила играть ядрами. Заставляла читать псалмы, и если кто-нибудь спотыкался при чтении, то покупал у маркитантов серебряные крестики, которыми она награждала своих почитателей. Рибасу она предложила:

– Пошлите меня в ставку Потемкина курьером.

– У меня нет новостей, которые были бы достойны такого курьера, – ответил генерал.

– Изобретите их!

– Моя фантазия меркнет перед вашей.

– Ловлю вас на слове.

Одному офицеру она шепнула, чтобы приходил к ней в пять утра. Счастливчик не замедлил явиться и был точен, но увидел еще троих счастливых соискателей, но все вместе они не увидели ни Катрин, ни ее шатра. Проказница укатила из Очакова в неизвестном направлении.

«Неужели она отправилась в ставку князя? – думал Рибас. – Но с какой вестью? Слава богу, что у нее есть тетушка, которая смотрит за сыном». И он тут же написал ей.

Кто, кроме Катрин, удивил генерала, так это вчерашний тамбовский генерал-губернатор Иван Гудович.

Рибас неожиданно для себя стал его частым гостем. Произошло это после того, как он увидел Ивана Васильевича, сидящего на одеялах в тени дома, играющего на скрипке. Странная это была картина. Полки на пригорке только что отужинали. Солнце валилось на Запад в степи. Жара ушла. Гудович, обливаясь потом, пил квас, ругал солдата за плохо натопленную вчера печь и играл Альбиони.

– Эту скрипку я купил еще в Кенигсберге, – сказал он на хорошем немецком. – Я там учился со своим дуралеем.

– С кем?

– С братом Андреем. Разве вы не знаете, что он был любимцем убитого императора Петра III? Тот, когда отрекался от трона, так и сказал: «Хочу, чтобы мне оставили Воронцову, собак и Гудовича».

Адъютант Петр был тотчас послан за «Розсолисом» – итальянской водкой с анисом, гвоздикой, мускатным цветом и померанцем. Гудович выпил, покачал головой:

–. Это «Розсолис ди популо»?

– Что вы имеете в виду? – рассмеялся Рибас. – Разбавленный?

– Поддельный, – серьезно отвечал Гудович. – Есть пять способов делать в России ваш розсолис и гораздо дешевле, чем в Италии. Например, с амброй и белком яйца.

Это сообщение привело Рибаса в восторг, и под южным июльским небом на одеялах, привалившись головой к седлу, он много узнал о Гудовиче. Брат его Андрей со дня переворота 1762 года безвыездно жил в деревне. Самого Ивана Васильевича Екатерина подвергла трехнедельному аресту и отправила в Астрахань полковником.

– А через два года в Польше я сажал на престол Понятовского, – вспоминал Гудович. – Мне тогда было чуть больше двадцати. Потом и Хотин, и Кагул. Генерал-майором меня пожаловали в двадцать девять лет. Я тогда со своими донцами нечаянно Бухарест взял.

Рибас задал неосторожный вопрос:

– Императора Петра III убили с негласного одобрения Екатерины?

Гудович, подумав, ответил по-своему:

– Андрей большие надежды в науках подавал, а судьба выпала подавать императору пиво с утра. Если бы не Екатерина Алексеевна – белая горячка и России, и императору, и брату моему была бы финалом.

Иван Васильевич знал латынь, немецкий, итальянский, со знанием дела говорил об охоте, а в свое время формировал первые легкоконные полки.

– У меня двадцать два полка в подчинении было, – говорил он, настраивая скрипку. – Нет, ваш «Розсолис» не поддельный, если я эдак разговорился!

Черное июльское небо в холодных кострах созвездий раскинулось над генералами. В ближних стойлах фыркали лошади. Неожиданным паролем для дальнейшего сближения явилось слово «Чесма». Узнав о причастности к ней Рибаса, Гудович помолился, велел зажечь костер да принести «Бургундское» и объяснил, что это настоящее «Бургундское», а не подделка из красной смородины, воды и водки.

Если бы не ряд обстоятельств, Рибас в превосходной степени оценил бы сближение с Гудовичем. Но каждый день из Очакова через Тузлы к устью Тилигульского лимана отправлялись партии казаков. С полковниками Головатым и Чепегой они вели рекогносцировку, считали суда турок под Хаджибеем и приводили пленных. И как ни настаивал Рибас, Гудович пленных задерживал у себя, а не отсылал к Потемкину, как это было положено. Упрямство Ивана Васильевича казалось непреодолимым.

Кроме того, к войскам прибыли генерал-майор Илья Безбородко – брат всесильного теперь Александра, бригадир Шереметьев и генерал Мекноб. Вкупе с Гудовичем они ни в грош не ставили приготовлений Войновича и смеялись над учебными стрельбами на кораблях: один звон в ушах! Войнович в долгу не оставался. И главное, обе стороны – и сухопутная и морская – писали соответствующие рапорты в ставку Потемкина, отчего Рибас опять оказался между двух огней и надежда на скорый отъезд гасла.

Но и дел было сверх меры. Рибас допрашивал пленных, отсылал их к Гудовичу, принимал и отправлял курьеров, ездил к батареям на Кинбурнскую косу, бывал на судах, следил за подъемом затонувших лансонов, вел им список, помогал устраивать новые полки и писал рапорты, рапорты, рапорты, а кроме них, еще и рекомендательные письма молодым людям, которые осаждали генерал-майора просьбами о принятии в службу.

В июле вернулся из поиска с тремястами казаков полковник Чепега. Малоразговорчивый, не любивший красного словца, он коротко доложил, что был в деле под Бендерами, где узнал о вылазке четырехсот турецких конников и стал преследовать их. Догнал на мосту через Днестр, атаковал, бился с ними пять часов и не отступал, хотя османы выслали из крепости янычар в подкрепление. Мост Чепега держал до подхода легких регулярных войск и загнал турок в Бендеры. Он взял в бою два знамени и сорок пленных. Вечером на Очаковских холмах полковнику салютовали пушки и разбудили его, спящего в лодке, к началу пира.

Этим вечером Рибас играл, и ему на удивление не везло.

– Завтра вы поднимете со дна лимана лансон, полный золота, – пророчествовал генералу Илья Безбородко. Но в лансоне, кроме вздувшихся трупов, двух мортир и порченной мебели ничего не обнаружили.

Вся армия праздновала победу Суворова под Фок-шанами. Пять тысяч русских и двенадцать тысяч австрийских войск разгромили тридцатитысячную армию се-раскера Мустафы-паши. Рибас отправил Суворову письмо с поздравлениями, но ответа не было. Впрочем, ходили слухи, что дивизия генерал-аншефа отрезана татарской конницей у Каушан.