Де Рибас

– Взглянем-ка, господа, еще раз на схему крепостного замка.

Стряхнув с мундира просыпавшийся табак, Илья Безбородко со знанием дела принялся толковать о каменном пятиугольнике крепости.

– Главное, господа, я не вижу в нем изъянов. Окружен рвом, который недавно углубили на два человеческих роста. В вершине пятиугольника – бастионная башня. Рядом с ней внутри крепости пороховой погреб. О нем следует помнить. На противоположных от бастиона углах – две круглые башни, а меж ними ворота. Считаю, что при высоте стен в четыре человеческих роста, следует, как и решили, обкладывать замок со всех сторон. Лестниц хватит. Я проверял.

– Надо учесть и длину стен, – сказал Мекноб.

– От четырехугольной бастионной башни до круглых башен – шестнадцать сажен, – ответил Безбородко.

– Да! – подхватил бригадир Шереметьев. – И между круглыми – одиннадцать сажен. Я подсчитал: чтобы первый приступ был удачен, надобно две тысячи человек. Только лестницы подавай!

– Если гарнизон позволит, – сказал, раскуривая трубку Безбородко. – И флот турецкий с пушками под самым замком. А там ведь пятьдесят кораблей!

Османских судов больших и малых стояло под Хаджибеем по вчерашним сведениям тридцать семь. Но на преувеличение генерал-майора никто не обратил внимания. Флот – сила, на него гренадеров на приступ не пошлешь. Да и с Ильей Андреевичем приходилось считаться и Гудовичу: как никак – младший брат Александра Безбородко – первого докладчика императрицы.

– Осадные и полевые орудия Меркеля поставим на берегу. Авось флот отгоним, – сказал Гудович. – Да и адмирал Войнович вдруг нечаянно проснется и со своей эскадрой подойдет!

Многие засмеялись. Сухопутные генералы Войновича не любили по-прежнему.

Предвечерние сентябрьские отсветы зарниц сделали все вокруг нереальным. Хвостов и Рибас спускались из балки, держа строптивых скакунов-донцов на поводу. Вдали, в версте, зеленой слюдой необычно светилось море, особенно у берегов. Солнце уж упало за Куяльники, луны не было, сумерки сгущались.

– Что за черт! – воскликнул Хвостов, вглядываясь в светящийся морской окаем.

– В эту пору оно и в прошлом году светилось, – сказал Рибас.

– А мои троицкие крестятся и молебен требуют, – вздохнул Хвостов.

Кто-то шел им навстречу. Постепенно они различили на идущем красный кафтан с черными отворотами. Над кафтаном белело лунообразное лицо. Это был Меркель.

– Вам, майор, повеление, – сказал Рибас, когда они поравнялись. – Ведите свои осадные и полевые к нам.

– Куда именно?

– Отсюда к замку до первого холма. Вас встретят. Тут верст пять. Когда будете?

– Даст бог, часа за два. Собраться надо.

Сойдя из балки, они подтянули подпруги донцов, вскочили в седла и весело поскакали к чернеющему вдали холму. Из балок, оврагов и кустарника в сумерках начали появляться солдаты и их унтеры. Весь день они пролежали в укрытиях, а с темнотой поднялись. Костров не жгли. Сухарей пока было вволю. Слева все еще изумрудно светилось море, но небо неожиданно быстро затянуло тучами и пала тьма.

К палаткам в зарослях под холмом они выехали на свет свечи, предупредительно зажженной адъютантом Курдимановым. Прежнего Петра Канчиелова, бывшего адъютантом с Новоселицких времен, но заленившегося, Рибас отправил в полк. Курдиманов принял коней, сказал, что все спокойно, и Рибас с Хвостовым вошли в палатку.

Капитан Трубников и пехотный поручик Белян при свече играли в карты. Тотчас бросили.

– С чем сегодня? – улыбнулся Рибас Беляну.

– Куропатки, господин генерал.

Белян появился в их лагере вчера. Принес двух зайцев, которых ухитрился зажарить днем на костре без дыма. В его роте сержант-херсонец умело спроворивал зайцев силками. Капитан Трубников третьего дня задержал двух конных татар из прикрепостного селения Хан и привел их не к Гудовичу, а к Рибасу. Впрочем, генерал-майор отлично понимал, почему именно сегодня Белян и Трубников явились в расположение его лагеря – это был лагерь передового корпуса армии.

Курдиманов накрыл «стол» на расстеленной на полу палатки рогоже. Кто присел. Кто прилег. Выпили остатки итальянского «Розсолиса». Куропатки успели остыть, но все не ели с полудня, и мясо казалось особенно отменным, да и было таковым.

По палатке вдруг застучали сотни кадет-барабанщиков. Это внезапно начался дождь. Все слушали его, но никто не сказал ни слова, потому что дождь был не только некстати, но вовсе ни к чему. Замок Хаджибей стоял на высоких глинистых склонах. Только полковник Хвостов, раскуривая трубку, прислушиваясь к дробному стуку, нарушил молчание:

– Ничего. Там кустарник крепкий.

Рибас накинул на плечи плащ-епанчу, завязал тесемки у шеи. Белян и Трубников были готовы идти с ним.

– Вы, Белян, останьтесь, – сказал Рибас подпоручику, но увидев при свете свечки юное, совсем девичье лицо Беляна, добавил: – Знаете, где казаки расположились? Пойдите туда. Пусть к двенадцати ко мне на совет пожалуют. И донские, и черноморские.

Адъютант и майор Трубников вышли за ними в непроглядную темень. Втроем, оскальзываясь и чертыхаясь, шли почти наугад, пока не появилась возможность ориентироваться на морской прибой, едва слышный, но они шли на его шелест.

– Иди вперед, – сказал Рибас адъютанту.

– Да я помню. Я выведу, – сказал Курдиманов.

И верно – вывел точно к изгибу залива, в котором были видны редкие огни турецкого флота.

– Вот на этом перешейке орудия Меркеля поставим, – сказал Рибас. – Запоминайте, капитан.

Но вся эта никчемная скрытность начинала раздражать его. С десятого сентября он с тремя конными, тремя пешими полками черноморских казаков, с Троицким полком Хвостова и гренадерами Воейкова шел ночными маршами. Одного человека спрятать трудно, а уж целый корпус в безлесой местности провести к цели незаметно – дело немыслимое. Стоило пройти морем одному турецкому лансону – и все открыто. В замке и на османском флоте наверняка уже знают о всех передвижениях и держат ухо востро.

– Огни зажигать вон там, левее. – Он махнул в темноту рукой. – Три фонаря.

– Я дежур-капитанам показывал место, – сказал Курдиманов. – И для огней, и для орудий.

– То было днем. А если в темноте ошибетесь…

Он не договорил, потому что место для орудий Меркеля и для огней эскадре Войновича указал еще вчера, но оплошность была бы роковой.

Под непрекращающимся дождем вернулись в лагерь и, когда ливень усилился, вошли в палатку.

– Пропади все пропадом, – ругался Хвостов. – Недаром море светилось. Правы оказались солдаты: надо было молебен отслужить.

– Завтра отслужишь по тем, кто до утра не доживет, – сказал капитан Трубников.

Хвостов ушел в соседнюю офицерскую палатку. Оттуда доносились приглушенные голоса.

– Что там? – спросил Рибас.

– Игра идет, – ответил адъютант.

– Во что?

– Макао. Наши и два секунд-майора.

– Кто такие?

– Сандерс из Лифляндского егорского. И Осипов из Ряжского.

Рибас их не знал. Из офицерской палатки доносился смех.

– Это, верно, Люберх банк по две карты метает, – с усмешкой сказал адъютант. Капитан Люберх слыл недотепой.