Дедушка, Grand-pere, Grandfather… Воспоминания внуков и внучек о дедушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX – XX веков
Шрифт:
Дедушка очень дружил с художником Иваном Семеновичем Куликовым. Они были соседями по Полевой улице. Мама говорила, что Иван Семенович жил с ними практически через забор. В нашей семье было много произведений Куликова, но их почему-то боялись показывать, возможно, из-за персонажей, изображенных на картинах. Я помню, что после войны, в Малаховке, я любила залезать на дачный чердак, там было множество необычных и удивительных вещей. Однажды я раскопала там портрет какого-то церковного деятеля в серофиолетовом одеянии. Этот портрет произвел на меня очень сильное впечатление, но бабушка отказалась отвечать на мои вопросы и отчитала меня за излишнюю самостоятельность и посещение чердака без разрешения. На чердаке было еще несколько картин, но куда все это делось в жизненных перипетиях бабушкиной (и дедушкиной) семьи? Одна картина уцелела, на ней изображена девочка в пестром платке. Существует мнение, что это портрет дедушкиной дочери, моей мамы, Жадиной Натальи Алексеевны. Судьба этой картины — отдельная история. Картина чудом сохранилась в нашей семье только потому, что ее взяли с собой мои родители, когда в 1936 году должны были уехать из Малаховки. Моего отца как частного предпринимателя осудили и выслали за 100 км от
А. Ф. Жадин в старинных доспехах из его коллекции, начало 1910-х годов
Свояченицы А. Ф. Жадина в старинных костюмах из его коллекции, начало 1910-х годов
Алексей Федорович Жадин вместе с другими представителями муромской интеллигенции участвовал в создании и работе Муромского научного общества, целью которого ставилось изучение Муромского края в «естественно-историческом, историко — архелогическом, этнографическом и культурном отношении, а также распространение исторических и научных знаний среди населения». Когда в начале 1918 года стал образовываться муромский музей, то именно пожертвования членов общества положили начало музейной коллекции. Подвижническое участие в создании городского музея принял и Алексей Федорович Жадин. Он передал в музей коллекцию археологических находок и другие предметы из своего собрания, а также подарил два шкафа для их экспонирования в залах реального училища. Остальная часть экспонатов из коллекции Алексея Федоровича попала в музей из других источников. О трагической судьбе дедушки и его коллекции я расскажу ниже.
А. Ф. Жадин с женой и дочкой Наташей, 1909
Наступил июль 1918 года, и жизнь нашей семьи круто изменилась. В июле 1918 года в Муроме произошло так называемое белогвардейское восстание. Оно продолжалось два дня и было бескровным, однако при его ликвидации без суда и следствия были расстреляны девятнадцать жителей Мурома и еще пятнадцать — приговорены к расстрелу по решению Владимирского губернского трибунала.
Список лиц должен быть уточнен: до сих пор полные материалы по Муромскому восстанию не рассекречены, и об этом мало что известно до настоящего времени. Среди приговоренных к расстрелу оказался и мой дедушка Алексей Федорович. После доклада Н. С. Хрущева бабушка и мама рассказали мне, что дедушку расстреляли на Покров день за участие в этом восстании по ложному доносу одного из его недоброжелателей, которому не давала покоя дедушкина коллекция. В нашей семье все родственники, как в Муроме так и в Москве, настойчиво утверждают, что Алексей Федорович никакого участия в восстании не принимал, а «сидел на крылечке и курил». Бабушка говорила, что она добилась помилования дедушки и с этим документом приехала во Владимир. Начальник тюрьмы, сославшись на позднее время, сказал, что не стоит беспокоить дедушку и пусть бабушка придет за ним завтра утром. На следующий день, ранним утром, когда бабушка вернулась в тюрьму с распоряжением о помиловании, ей сообщили, что дедушки уже нет: его увезли ночью и расстреляли.
Город Муром, Рождественская площадь, 1917
Эта трагическая история не давала мне покоя, но жизненные обстоятельства складывались таким образом, что только недавно я решилась разобраться в этих событиях. В этих поисках мне очень помогли сотрудники муромского музея, которые проявили искренний интерес к судьбе А. Ф. Жадина. Известно, что многие участники Гражданской войны со стороны Белого движения реабилитированы, прах генерала Деникина возвращен на родину и с почестями захоронен на Донском кладбище. Конституционный суд начал работу по реабилитации командиров царской армии, воевавших против Красной армии в период Гражданской войны, практически решен вопрос о реабилитации адмирала Колчака, создан и демонстрируется по всем каналам фильм о нем, пишутся мемуары и проводятся исторические исследования. Я надеялась, что все участники муромских событий 1918 года тоже уже давно реабилитированы, и обратилась во Владимирское УФСБ с просьбой предоставить мне возможность ознакомиться с архивным уголовным делом А. Ф. Жадина, однако ответ был отрицательный: у них ничего нет, и надо запрашивать Ивановское и Нижегородское управления ФСБ. Там тоже ничего не оказалось, тогда в отчаянии я послала запрос в Центральный архив ФСБ России и с замиранием сердца стала ждать ответа. Время шло, а мне очень хотелось узнать что-нибудь о дедушке, и я часами сидела в Интернете, надеясь на удачу. И мне повезло: на сайте Омского историко-краеведческого музея я нашла ссылку на журнал «Известия ОГИК музея» № 9 за 2000 год, в котором опубликована статья Л. М. Флаума «Семейная книга» об истории семьи Г. Н. и Л. Е. Беловых. В конце статьи рассказывается об их отце Евграфе Степановиче Белове, который был репрессирован и в застенках Омской ЧК в 1920 году нарисовал портреты двадцати своих сокамерников. Эти рисунки были приведены в журнале, и, рассматривая их, я вдруг на одном рисунке увидела надпись — «Гражданин гор. Мурома Алексей Фед. Жадин», т. е. передо мной был портрет моего деда! Трудно передать мое состояние в тот момент! Вскоре пришел ответ из УРАФ ФСБ России, где сообщалось, что А. Ф. Жадин арестован в г. Омске 4 апреля 1920 года Омской ГубЧК «по делу о белогвардейском восстании 8–9 июля 1918 года и дело передано Особому отделу Владимирской ГубЧК. По приговору Владимирского Губернского
революционного трибунала от 22–26 февраля 1919 года Жадин А. Ф. объявлен врагом народа и при обнаружении места нахождения подлежал расстрелу. Приговор приведен в исполнение 14 октября 1920 года в г. Владимире. Данные о месте захоронения в материалах дела отсутствуют (Зам. начальника архива А. П. Черепков)». Так закончилась жизнь этого замечательного человека, любимого сына, брата, мужа и отца. Родители Алексея Федоровича не намного пережили своего сына. Екатерина Николаевна умерла в 1925 году от рака желудка, Федор Васильевич ушел из жизни еще раньше, но точной даты я пока не знаю. Бабушка с тремя детьми вскоре уехала из Мурома. О ее жизни, скитаниях и лишениях я попробую написать отдельно.Портрет А. Ф. Жадина в Омской тюрьме, 1919/1920. Рисунок Е. С. Белова
Дети А. Ф. и С. И. Жадиных. Слева направо: Игорь, Олег и Наташа, 1916
В. И. Болотников
«Я расскажу, что видел…»
Конечно, первое впечатление любого человека — мама. Уже потом — отец. Но в той же планетной системе далекого детства, в бескрайней вселенной памяти, наполненной погаснувшими звездами событий и кометами внезапных воспоминаний, почти всегда присутствуют их родители. Родные наши дедушки и бабушки.
Мне очень повезло: в течение долгого времени я жил у деда с бабкой в провинциальном Веневе, тихом городке в Тульской области, на берегу неспешной, но довольно глубокой и полноводной речки Веневки, которой будто не очень-то и нужно впадать ниже по течению в Осетр, отдавая через него свои воды сначала Оке, а там и Волге с Каспием.
Веневские дед с бабушкой — Белугины. Это мамины родители. Отцовских же — Болотниковых — я вовсе не знал: дед умер за три года до моего рождения, а бабушка, та и вовсе ушла на тот свет молодой, где-то в конце двадцатых годов, — от туберкулеза. Правда, это не значит, что для меня их нет.
Имя дал мне мой дед Белугин. Мама рассказывала: когда она была в положении, он подозвал ее как-то к себе и сказал, строго и определенно: «Если будет сын, назови его Владимиром, а если — дочь, то Еленой. Хорошие старинные имена». Так меня и назвали.
В детстве, а особенно в юности, обычное дело — отрицать прошлое. Вообще. Потому хотя бы, что «не интересно». Вокруг тебя ведь столько всего реального, яркого, живо волнующего, радующего… Вот и рвешься вперед, к какой-то своей, собственной, новой, «взрослой» жизни, так что даже родители, пусть и любимые, представляются нам не такими интересными, как кто угодно еще, где-то во внешнем мире, за пределами семьи, особенно тех, что моложе, ближе к тебе самому. Интерес к истории собственной семьи обычно в юности не проявляется отчасти, думаю, оттого, что на тот момент всем нам кажется, будто наше актуальное, сегодняшнее состояние — вечно. Сколько лет прошло, прежде чем я осознал: что же не спросил у родных про то или про это?! Как, например, звали мою прабабку? Откуда они с прадедом родом? Кем они были? Да что там: так получилось, что мне не известно, где похоронена родная бабушка (мать отца, кстати; не знал я даже, в каком году она умерла, пока не обнаружил, на днях, написанный рукой моей мамы поминальный список).
Теперь, достаточно повзрослев, чтобы соизмерить свой жизненный опыт с их, стародавним, утонувшим в глубинах и в черноте времени, я так хотел бы понять: каково им жилось, что они думали и чувствовали, как вели себя в грандиозных пертурбациях Времени двадцатого века. Казалось бы: поздно, не узнать. Спросить-то не у кого. Вот и родителей уже давно нет. После смерти матери оказалась захваченной наша квартира, куда меня в конце восьмидесятых, после развода, так и не прописали обратно. Я был в отъезде, и в нее въехали какие-то «очередники». Тогда там пропало большинство свидетельств семейной истории: фотографии, многие записи, документы, книги — что уж говорить о старинной мебели, которая, доставшись моим родителям от дедов, помнила их, знала их прикосновения. В конце концов лишь через несколько лет «захватчики» отдали некоторые картины и иконы — взять такой грех на душу они все же побоялись…
Но еще до всей этой грустной истории я порой раздумывал: отчего мне так мало что известно про моих дедов? Какая такая с ними связана тайна? Смешно сказать, одно время, в бурном подростковом возрасте, подозревая, будто я — неродной своим родителям, мне порой чудилось, что на самом деле я — цесаревич Алексей, тот самый… Что его, меня то есть, на самом деле кто-то тайно спас от гибели в Екатеринбурге и… М-да, что это невозможно хотя бы по дате рождения, в голову не приходило: я-то 1948-го года рождения, он — 1904-го, так что скорее уж мог мне в деды годиться…
С возрастом стало понятнее: родители что-то знали, но говорить о прошлом не хотели. Особенно отец. Однажды, еще подростком, я услышал, как мать наседала на отца — разговаривали они за стенкой, на кухне, ночью, когда я уже лег спать.
— Что же, Игорь, ты ему никогда ничего не расскажешь? — говорила мама. — Пора бы…
— Ну, Галинька, это ни к чему, — отвечал отец. — Прошлые дела ему вообще не интересны. Сам ведь ни о чем никогда не спросит. У него сейчас одни гулянки на уме… Да и зачем? Меньше будет знать — жить проще.
Как же я тогда обиделся на отца! Буквально до слез. А вывод из услышанного — как это бывает у подростков — сделал совершенно неверный: ах так?! ах не желаешь мне ничего рассказывать?! Ну и не надо! Ну и наплевать! И не буду тебя расспрашивать! Подумаешь… Теперь вот локти кусаю… Впрочем, отец всегда был осторожен и, наверное, все равно не доверил бы мне никаких «ненужных» деталей. Время было, правда, уже хрущевское, но его, замдиректора НИИ, партийного, изредка отправляли в заграничные командировки. Зачем осложнять жизнь «туманным прошлым»?! Прошло много лет, уже нет на свете почти никого из близких старшего поколения, навсегда утрачены многие документы и вещи, а во мне стали почему-то все чаще вспыхивать потухшие, казалось, искорки памяти. Так или иначе, мама и бабушка иногда что-то рассказывали. Впрочем, изредка упоминал о чем-то и отец. Мало, конечно, но и этого достаточно для работы воображения. Или для проявления азарта сыщика.