Декларация независимости или чувства без названия (ЛП, фанфик Сумерки)
Шрифт:
Прошли годы, и реальность ситуации накрыла меня. Я присоединился к организации для защиты, а оказалась, что это мое решение требовало для нас безопасности и охраны. Я принес опасность в нашу жизнь. Какой я был глупый, какой наивный, какой несведущий. Доллары ослепили меня, дали ложное ощущение благополучия, я никогда не принимал во внимание жестокость, опасность, которой буду за них расплачиваться.
Я вздохнул и оглянулся на Элизабет. Мы поженились через несколько недель после моей присяги, маленькая церемония на День святого Валентина. Я хотел подарить ей пышную свадьбу, она заслуживала такой удивительный день. Я желал дать ей все, она того стоила. Но она не хотела, напротив, она попросила нас пожениться скромно, только в кругу
С того дня прошло десять лет – десять очень сложных лет, но они стоили каждой капли проблем. Я благодарил Бога за нее каждый день, за то, что она вошла в мою жизнь. Она была моим миром, моим смыслом существования. Она и наши мальчики – единственное, что держало меня в жизни, единственное, что позволяло мне оставаться на плаву. У нас было трое сыновей – Джаспер появился первым, ему сейчас было пять. Во время нашей первой близости после рождения Джаспера мы зачали Эдварда. Элизабет всегда хотела большую семью, но я боялся, чтобы она беременела так быстро снова. Я переживал, что ей будет сложно, но она заверила меня, что все хорошо.
Другой наш сын, на самом деле старший, был послан нам Богом. Еще до рождения Джаспера, Элизабет была волонтером в центре помощи изнасилованным женщинам, и там была девушка по имени Мария. Марию изнасиловали, и она забеременела. Элизабет старалась ей помочь пройти через это. Мария родила и сбежала, моя жена переживала, что произошло с ней и ребенком. Однажды в обед Элизабет случайно решила съездить в центр, чтобы показать Джаспера, и заметила Марию, она стояла на улице на углу. Приблизившись, она поняла, что женщина плачет и паникует, в руках она держала ребенка. Она практически всунула ребенка в руки Элизабет, и жена взяла его, сбитая с толку. Мария заявила, что больше так не может; не может смотреть на ребенка – постоянное напоминание случившегося. Элизабет стояла на месте, с беременностью в несколько месяцев и держала на руках двух детей, не знающая, что делать. Она пыталась поговорить с Марией, приглашала в здание, но та отказалась и ушла, оставив Элизабет с ребенком.
Так Эммет вошел в нашу жизнь. Элизабет мертво стояла на своем и решила вырастить его сама, я не понимал, почему, у нее уже был Джаспер и скоро должен был родиться второй ребенок, но позже понял, что она говорила, это была карма. Элизабет очень верила в судьбу, в то, что случайностей не бывает, и она чувствовала, что раз ей послали этого невинного младенца, которому нужна любовь, она должна его оставить. Когда я понял, что она серьезна и не откажется от решения, я согласился, и мы его взяли. Мы догнали Марию, и она подписала все бумаги, мы официально смогли его усыновить.
Эммету недавно исполнилось шесть, а нашему младшему, Эдварду, четыре. Все трое замечательные дети, старшие немного непослушные. А Эдвард всегда тихий, он тень Элизабет. Он следовал за матерью повсюду, повторял все ее действия. Невозможно не столкнуться с моей женой и при этом не видеть этого худенького, маленького, молчаливого рыжеволосого мальчонку рядом с ней. Он был настолько маменькиным сыночком, что в этот уикенд мы едва оторвали его от нее, потому что он впервые проявил темперамент. Он кричал и плакал, умолял ее не бросать его, и я знал, что это режет ей сердце, в ее глазах стояли слезы. Она почти сдалась, прося меня простить ее, хотела остаться дома. Но я настоял, чтобы мы поехали, чтобы смогли побыть вместе без препятствий, поэтому она взяла себя в руки и проявила силу, пообещав Эдварду скоро вернуться и сказав, что не бросает его.
Бьюсь об заклад, теперь она жалеет, жалеет, что поехала со мной в Вегас. Потому что вместо того, чтобы делать ставки, заниматься любовью
и танцевать, мы едем по этой пустынной грязной дороге в Финикс. Вместо смеха и радости, разочарование и злость.– Блядь, я извиняюсь, хорошо? – наконец выпалил я, не с силах больше это терпеть. Я никогда не извинялся, но только не перед женой. Она вероятно единственный человек, которому я мог сказать «прости», и иногда мне казалось, что я только то и делаю, что извиняюсь перед ней. Я чувствовал себя хреново, я не мог ничего сделать правильно, когда дело касалось ее. – Когда-нибудь у нас все выйдет, я обещаю тебе, stella mia. Ti amo, perdonilo. Per favore. (моя звезда. Я люблю тебя, прости меня. Пожалуйста.)
Она повернулась ко мне, сузив глаза. – Не смей дразнить меня итальянским, Карлайл Каллен, – остро сказала она. Я робко улыбнулся и снова обратил свое внимание на дорогу.
Она молчала с минуту, а я терпеливо ждал, зная жену достаточно хорошо. Наконец она вздохнула. – Лучше бы этой злобной ведьме там не быть, – выдавила она, голос не то чтобы злой, но с оттенком отвращения. Я легко улыбнулся, покачивая головой. Она всегда называла миссис Эвансон злобной ведьмой, отказываясь произносить ее имя вслух, словно оно было ядовитым.
– Эвансонов там не будет. Эта женщина редко уезжает из дома. – Я понимал, что она уже это знает, без надобности повторять вслух, но я хотел ее заверить. Она кивнула через мгновение, на лице застыло задумчивое выражение. Она вернулась к окну, созерцая тоскливый ландшафт, но атмосфера в машине стала легче. Мы оба не были счастливы, но напряжение спало, и она заинтересовалась направлением нашей поездки.
Я потянулся и снова включил радио, переключая станции в поисках классической музыки. Губы Элизабет дрогнули в улыбке и она оглянулась на меня. В ее глазах играли искорки, которые заставили меня улыбнуться.
– 'O sole mio (солнышко мое) может это сыграть, – сказала она с явной ноткой гордости. Она всегда называла Эдварда своим солнышком, из-за его яркости. – Он выучил это на прошлом уроке на той неделе. И играл кое-что из этого все эти дни. – Я улыбнулся в ответ, кивая. Он был действительно одаренным ребенком, и игра на фортепиано давалась ему легко. У нас всегда был дома инструмент, больше для вида, ведь ни я, ни жена не умели играть, но Эдвард постоянно ходил вокруг него с тех пор, как встал на ноги. Сначала он случайно нажимал клавиши, потом начал складывать ноты вместе и запоминать их, придумывая что-то свое. Он был врожденным талантом, очень одаренным, но мы никогда не подталкивали его, полагаясь на его желания. Мы хотели, чтобы он сам решал. Он совсем недавно начал брать уроки на фортепиано и учился читать ноты, что, как нам сказали, было удивительно для четырехлетнего ребенка. Но обычные уроки казались ему скучными, он терял там терпением. Он больше любил просто нажимать на клавиши по своему желанию.
– Когда-нибудь он станет потрясающим музыкантом. Очередным Моцартом, – похвасталась она. – Он может быть, кем захочет, – в ее голосе прозвучала тоска, и я слегка улыбнулся.
– Да, может. Если он выберет музыку, он сможет заниматься ей. Он может стать учителем, или артистом, или адвокатом, пусть выбирает, если только он сможет там развиваться. Я хочу, чтобы все мальчики сами выбрали себе путь, – сказал я. Элизабет улыбнулась и кивнула.
– Он сможет быть врачом, как ты, – сказала она. Я закатил глаза.
– Только из-за того, что я собираюсь в медицинскую школу, чтобы получить степень, я не стану врачом, Элизабет. Это займет слишком много времени, включая интернатуру и резидентуру (последипломная подготовка врачей на основе специалиста общего профиля (в США)). У меня нет возможности посвятить себя этому, или чему-то другому, – ответил я. Она грустно улыбнулась.
– Может когда-то, – сказала она, пожимая плечами. Я подарил ей в ответ маленькую улыбку. Я уверен, этого «когда-то» не будет, но не хотел ей этого говорить, пусть продолжает верить.