Декоратор. Книга вещности

— Про то, что у тебя было в мыслях, есть разные мысли. Но всё в порядке. Это не страшно. Ты не будешь киснуть?

— Нет, — говорю я, храбрецки улыбаясь.

— Лады. Сигбьёрн, теперь иди домой баиньки. Мы оба устали.

Я тут же ощущаю безмерную усталость. До чего умна эта женщина!

Сейчас важно действовать быстро и безошибочно.

— Спасибо за приятный вечер, — бодро говорю я.

— Ночь, — поправляет она. — Уже половина четвёртого.

Она улыбается. Улыбка отчего-то невесёлая.

Мы двигаемся к выходу, тоже как бы в ритме танца. Я распахиваю дверь.

— Спасибо за танец, — говорю я.

— Да не за что, — говорит она. — Не забудь пальто.

— Очень даже есть, — отвечаю я, снимая пальто с вешалки, унизанной причудливыми шляпами, и подставляю щёку для прощального поцелуя.

— Спасибо за компанию, Сигбьёрн, было мило, — говорит она, прикладываясь губами к моей щеке.

Мило. Я захлопываю за собой дверь. Щека горит, будто на ней поставили клеймо раскалённым железом.

Хоть я и выпил, уснуть этой ночью не могу. Даже после того, как кончаю прямо в белое ручное полотенце. На стоящее перед глазами видение танцующей Сильвии. Два раза подряд.

Встав в лёгком похмелье, я мучаюсь двумя противоречивыми чувствами: с одной стороны, раскаянием, зато с другой — сладостным предвкушением. Раскаяние объясняется опасением, что я натворил-таки дел наверху, у Сильвии. Я всё помню в мельчайших подробностях, но помню также её фразу: «Всё в порядке. Это не страшно».

Не стоит сбрасывать со счетов, что мой неожиданный страстный порыв не мог ей не польстить. Она искушала меня, заводила, с умыслом и тщанием провоцировала, но моя реакция в последний момент слегка обескуражила её. Слов нет, я вёл себя наивнее некуда, дал себя завлечь, опрометчиво позволил ей показать танец, неотвратимость воздействия которого ей хорошо известна. По размышлении я вижу, что опьянил меня не только танец, но и само место подействовало на меня как галлюциноген, эти горы бессмысленных и бесполезных предметов, цветовые эффекты, слоны... я был не в себе. Она построила себе мирок, искажающий чёткость мыслей, от него и у меня голова пошла кругом, как это легко случается. Я безумно чувствителен к предметной среде.

Но, повторю её слова, всё в порядке. Взвешивая в уме эту фразу, слово за словом, я принимаю её как окончательный диагноз, и стыд, сковавший меня на секунду, рассеивается, а вместо него меня переполняет то самое предвкушение, сладко-сладостное. Я осторожничаю дать ему название, обозвать его влюблённостью, или влечением, или чем-то в таком роде, но я позволяю себе поваляться лишку в кровати, отдаваясь этому чувству, очень приятному.

Без сомнения, она ждёт, что я появлюсь. Женщины разыгрывают эту партию по нотам: дают тебе кроху того, чего ты хочешь, а потом отступают и ждут. Намерен получить всё сполна? Изволь, потрудись. Прояви увлечённость и упорство. От тебя ждут звонков, приглашений в модные места и прочее. Возможно, подарков. Хотя Сильвия знает, что мы не можем играть по обычным правилам, мы должны скрытничать. Прежде я никогда и представить себе не мог, что стану крутить любовь у Катрине за спиной. До вчерашнего вечера я считал, что подобное, как говорится, «не в моём вкусе», но теперь я знаю правду — прежде я не имел о «подобном» представления. Из книг, пьес и рассказов окружающих я знал, что такое случается, более того — что это закономерно, но до сих пор я, можно сказать, оголтело отвергал возможность дилеммы такого рода как несчастья, настигающего лишь нарушителей границ дозволенного. Теперь я вижу, что заблуждался.

И откуда мне знать, раз уж на то пошло, что у Катрине нет связей подобного рода? Возможностей у неё предостаточно, да те же регулярные ночёвки в Стокгольме, например. Вот был бы смех, если, пока я тут терзаюсь — виноват, с «терзаниями» я поспешил, — она давным-давно завела себе bel ami и живёт двойной жизнью без видимого урона нашему союзу. Склонен ли я так думать? Нет. Но возможности такой я отныне не исключаю. Мы никогда не обсуждали этого серьёзно — чего мы ждём друг от друга с точки зрения искренности и верности. Блистательное отсутствие договорённостей на эту тему я истолковал как сами собой разумеющиеся, не требующие дискуссий требования искренности и верности. А что, если я ошибался? Если разговоры на эту тему не велись, поскольку были неприятны, не мне, но Катрине?

Одно я знаю наверное: я лично эту тему поднимать не намерен.

То, что я так дотошно и откровенно — по крайней мере, с самим собой — рассуждаю об измене, или шагах, которые к ней приведут, не означает, что в наших с Катрине отношениях мне почудилось «охлаждение». Во-первых, нет, во-вторых, пылкостью они никогда не отличались. Рискуя забыть тот накал страданий, и её, и моих, которые свели нас вместе и предопределили наш союз, я смотрю на наши с Катрине отношения как на деловые. Описывая их, я часто и охотно пользуюсь даосскими образами инь и ян: целостный круг, скроенный из двух одинаковых фигур, более всего похожих на близнецов в утробе. У белого плода чёрный глаз, у чёрного — белый; в каждом частица другого. Изображение не соперничества, но баланса и гармонии. Дополняющих друг друга плюсов, в том числе, хоть и в меньшей степени, в сфере секса. Наши отношения устроены на манер братско-сестринских, и до сих пор я видел в этом их силу, этим объяснял их ясность и прочность, особенно заметные на фоне истеричной личной жизни наших приятелей, с бесконечными ссорами, съездами-разъездами и трагическими травматичными разрывами.

Взявшись характеризовать мои отношения с Сильвией, я вынужден отказаться от единства инь-ян как модели возможных отношений. Маловероятно, чтобы у нас нашлись точки соприкосновения. Поэтому не пригодится и выражение «дополнять друг друга», ибо оно предполагает значительный объём не нуждающихся в дополнении совпадений, а об этом речи нет. Здесь эффект основан на контрасте. Образ, устраивающий меня эстетически и, насколько подсказывают мне опыт и сердце, верно передающий суть — вписанный в квадрат круг. Эти фигуры хоть и подчиняются одному закону бытия, различны в корне. Мне не претит сравнение с квадратом — для меня это совершенная форма (меня иногда зовут «перпендикуляром»). Круг же идеально подходит для Сильвии, даже визуально. Так она уже обустроилась в моём восприятии, все эти округлости и изгибы, которые Мис ван дер Роэ называл субъективными формами, но которые стремятся быть сведёнными к объективно прекрасному, к кругу. Любой круг вписывается в квадрат. При этом обнаруживается, что на самом деле у круга и квадрата есть точки соприкосновения, их четыре, по одной на каждую сторону света: северная, южная, восточная и западная. Этого достаточно, чтобы постулировать связь двух объектов (что никак не отменяет напряжения между ними). Квадрат стискивает крут в объятиях, а кругляшечка пухнет, пыжась заполнить квадрат своей самобытностью, пока соприкосновение не становится зримым фактом.

Эротичный образ или, если угодно, образ эротики. Или предвкушение её, как со мной сейчас.

Я не жду Катрине раньше вечера вторника, но работы по горло. Надо навести глянец на эскиз первого этажа дома Корсму, в конце будущей недели мне его отдавать. Йэвер поразится, сколько света и воздуха я сумел ему выгадать, теперь ничто, считай, не затеняет комнату и не загораживает вид на сад, разбитый зачем-то в яме, зато оберегающий стеснительного хозяина от соглядатаев. Я посоветую ему не вешать штор нигде, кроме углового окна на кухне (на случай палящего полуденного солнца). Но люди разные; одних так пугают открытые окна, что они не могут вести себя естественно, не могут делать простейших вещей, а другие без тени смущения разыгрывают на публике интимнейшие сцены. В глубине души я считаю, что правы последние: людей мало интересует, чем заняты другие. Исключение составляют квартирные воры, но против них я продумал ряд электронных устройств. Что касается похожего на невроз стремления моих соотечественников скрыться за шторами, возведёнными в этой стране в ранг фетиша, то эффект от них обратный желаемому. Занавешенное окно не убивает стремления подглядеть, а подстёгивает и ожесточает его. Мне кажется, если окна день и ночь задёрнуты, то в окружающих просыпается инстинктивное любопытство: а что там происходит?

Я сижу и забавляюсь размышлениями, а не устроить ли мне на первом этаже нечто вроде подиума? Он был бы единственной условной границей в помещении; одна-две (лучше одна) ступеньки вниз, отделяющие прихожую и кухню от гостиной и столовой, создадут иллюзию и более высокого в этой части комнаты потолка, и того, что ты как бы выходишь на террасу за окном. Можно, к примеру, повторить её причудливо изогнутый абрис. И высоты достаточно с лихвой. Вопрос в том, есть ли у меня право на такое решение, насколько оно ломает первоначальный замысел создателя. Ответить мог бы лишь один человек, но он умер. Осторожно: я теперь как-то странно зациклен на изгибах и скруглениях, не исключено, что меня повело на праздные красивости и то, что я здесь ваяю, — принесение ясности и стройности в жертву гламуру. Пусть вылежится, решаю я, вернусь к этому в более спокойном состоянии духа.

Как...

Я отказался от попыток работать, сижу и «кликаю» по экрану своего «макинтоша»: открою окно, закрою, потом другое. Онанизм на электронный лад, я всегда краснею, когда ловлю себя на этом.

...как выглядит так называемая «пизда с подушкой»?

У меня нет других свидетельств того, что природа наградила Сильвию такой особенностью, кроме замечания Туре Мельхеима, которое по первости шокировало меня своей грубой блатной неприличностью, но теперь породило вопросы физиологического плана.