Делай, что должно. Легенды не умирают
Шрифт:
Лошади отправились пастись, а Яр присел рядом с Кречетом. Тот как с седла сполз — так на землю и плюхнулся, лег, где упал. Потом как-то сел и принялся неумело растирать ноги, опять накрепко сжав зубы, с таким видом, что становилось ясно: лучше ему не сочувствовать. И не обещать, что когда-нибудь он станет отличным всадником. Полыхнет же.
— Аэньяр, займись лошадьми, — к ним подошел Янтор, качнул головой и велел: — Вставай, крылатый, нельзя на голой земле сидеть. И вообще сидеть нельзя. Воды принеси.
Кречет зло зашипел в ответ, заставив Яра недоуменно заморгать: раньше за другом такого не водилось. Но встал. И даже пошел, кое-как, подволакивая ноги и морщась на каждом шагу.
Янтор только хлопнул подростка по плечу:
— Расходится —
Сам же горец занялся обустройством лагеря. Длинным, чуть изогнутым ножом срезал траву, устраивая три лежанки, принес от ручья несколько обкатанных голышей, огораживая кострище, поцокал языком, когда Яр вытащил из их поклажи треногу:
— Прибережем пока. Я дрова с собой вез.
Яр протестовать не стал: в самом деле, не везти же их дальше? Лишний груз. Он только заворожено смотрел, с какой сноровкой обустраивается Янтор, да как быстро и аккуратно раскладывает костер. Рядом плюхнул котелок Кречет, выдохнул длинно, беря себя в руки, поинтересовался:
— Еще что-то?
— Снимай-ка сапоги и штаны. Погляжу, насколько сбил себе все, — устраивая котелок над огнем, усмехнулся горец. — Сегодня я вас уже всяко не потащу дальше, за полдня и ночь подживет все, только намазать надо. И пока день, не сиди долго, походи чуть, поприседай. Завтра поднывать будет, но не сильно.
— Вернусь — починю роллер и больше с него не слезу, — буркнул Кречет, садясь на лежанку и принимаясь расшнуровывать сапоги — высокие, но мягкой кожи, горские. С непривычки путался, но упорно продолжал воевать со шнуровкой, не глядя на веселящегося Янтора.
— Завтра коней переседлаю. Поедете на Танийо с Яром вдвоем.
— Почему? — тут же любопытно влез Яр, услышавший его слова.
— Потому как ход у него мягче.
— А почему он не подкован?
— Заметил? — Янтор хмыкнул. — Да что я спрашиваю, чтоб конник — и не учуял…
— Да тут даже не конник заметит, — буркнул Кречет, — что с ним все не так!
Янтор рассмеялся.
— Что ж не так с пенногривым моим?
— От него Водой тянет, как не от каждого нэх! — обвиняюще выдал Кречет и уставился, ожидая ответа.
— Потому что он — «пенный поток». Водный конь… — заворожено прошептал Яр, глядя, как белогривый жеребчик, освобожденный им от сбруи, с коротким радостным ржанием спешит к воде, к котловине, в которую рушился ручей, вымыв изрядную яму, полную ледяной воды. Ласка вот в нее даже не сунулась, пила у берега, едва омочив бабки водой.
— Чего? — вытаращился и Кречет.
— Нийо — на горском наречии «вода», «тан» — «брызги» или «пена», так ведь? — Яр повернулся, поймал кивок Янтора и сбивчиво заговорил, припоминая: — Сказка про унесенный башмачок же, Кречет!
— Это та, где девочка обронила башмачок в реку, а пытаясь достать, и сама за ним упала? — раскрыл рот тот, позабыв про ноющие ноги и наполовину снятый сапог.
Сказку Кречет прекрасно помнил: девочку тут унесло течением и даже ударило о камни. Горские сказки вообще не отличались излишней добротой, если речь шла о таких жизненных ситуациях. Но девочка не погибла, потому что в какой-то момент из потока её вынес… конь. Самый настоящий, живой, она в его гриву вцепилась и так до берега и добралась. А через три года, уже девицей, шла мимо того же потока, поскользнулась на мокрых камнях и снова упала бы в воду, не придержи ее за руку невесть откуда взявшийся красавец-юноша. Подхватил он ее на руки, посадил в седло белогривого коня и отвез матери и отцу.
— И звали ту растеряшку, что башмачок потеряла — Нииро, — усмехнулся Янтор. — А жениха ее — Теалья.
— Те самые? Чей замок раньше на водопаде стоял? — тут же навострил уши Кречет.
— Сапоги, — сурово напомнил ему Яр, и Кречет принялся стягивать обувь, впрочем, не забывая прислушиваться, что говорит Янтор. Страх страхом, но любопытство пересилило.
— Те самые, — пригладил усы Янтор. — Твои, малыш, предки, первые нэх Воды в Эфаре. Имя Теалья стало родовым, а женщин рода с тех
пор «водными» именами называют. Норов у них — что у горного потока, да тебе ли не знать.— Я только маму знаю, — признался Яр. — И про Ниилелу читал.
— А про ту, что два рода воедино сплела? Нииду Бурный Поток? Недаром так прозвали ее.
— Нет… Расскажете? И про замок — почему его смыло? Стихии на что-то разозлились?
— Так, иди-ка ты сперва крупу и копченое мясо достань, а я покуда с крылатым разберусь, сильно ли ноги сбил. А как поедим — так и время для сказок будет, — поднялся с места Янтор, принялся доставать из своих седельных сум скатки полотна да плотно замотанные кожей горшочки. — А ты, Кречет, ложись и не руш.
— Не что?
— Не шевелись.
Шевельнуться и не получилось бы: руки у горца были тяжеленные, как легла одна на спину, так Кречет только и курлыкнул, подавившись выдохом. Почему-то это показалось знакомым. Не из-за того, что колено уже лечили, тоже мазь втирали — там, кстати, больше Яр старался, легкими прохладными руками. Нет, что-то другое… Уже после заброшенного ата.
Что именно, Кречет так и не смог вспомнить. Мазь приятно холодила ноющие бедра, а суровый наказ еще размяться, заставил встать и побродить вокруг. Было не очень-то удобно светить бельем, да кто ж его спрашивал? Сапоги натянул — и ходи себе по бережку, все равно кроме них троих и лошадей никого тут не было. Правда, ему упорно казалось, что чует чей-то любопытный взгляд, но недобрых предчувствий не было, да и лошади вели себя спокойно, щипали себе траву да перефыркивались. Ласка знай косилась на красавчика-жеребца, то позволяя ему подойти, то бочком отходя. Кречет на них аж засмотрелся. И невольно задумался: а если вдруг… То какие же жеребята пойдут? И получатся ли вообще, если вот это вот пенногривое — оно непонятно что, как бы ни порождение Стихий?
— Да свихнешься, пока тут чего поймешь, — пробурчал себе под нос огневик, идя к лежакам. Осторожно уселся, стараясь не потревожить намотанные на бедра повязки с мазью. Принял миску с наваристой кашей — и отбросил все мысли о чудесах. Самое на сей момент главное чудо было у него под носом — одуряюще пахнущее горскими травами и копченым мясом, с изрядной ложкой тающего поверх каши соуса-горлодера.
Потом было чудо куда менее приятное: леденющая вода, от которой стыли руки и ныли суставы. Но ополоснуть миски было нужно, и Кречет вернувшись к костру, долго зябко растирал пальцы и грел их о кружку с настоем. И был искренне рад, когда Яр напомнил об обещанном рассказе — все возможность отвлечься.
— Кречет, штаны надевай. И оба — куртки.
Янтор сдвинул котелок с середины кострища, добавив в него воды, подкинул еще поленце и кивнул, мол, устраивайтесь поудобнее.
— Сказка эта не сказка вовсе, и горы помнят, как оно все было. Не всякая сказка такой страшной бывает, как быль иная. Было это во времена темные, когда по воле искаженных единый народ разделился, а вместе с ним и Стихии. Неправильно это было, сдвинулось равновесие в мире, исказилось привычное течение сил. Люди меж собой воевали, и стонала земля, принимая в себя кровь невинных, рыдал ветер, оплакивая без времени ушедших, бился огонь в очагах да на погребальных кострах, исходя искрами, не в силах ни обогреть, ни утешить. И лишь вода текла как раньше — равнодушная и стылая, унося и пепел, и кровь, и слезы. Не могли Стихии оставить все, как есть. Без Огня выстывала Земля, ожесточался Воздух. По воле Стихий полыхнули в Светлых землях малые искры — народились огненные хранители. Да только семя разобщенности уже глубоко проросло в людские души: нехо Воды и Воздуха забыли, как должно хранить равновесие, стали считать лишь свои Стихии чистыми, назвали себя Чистейшими и гордились непомерно тем, что не рождалось в их родах иных Стихий. А когда пришло шестнадцатое лето — отозвались в нескольких Чистейших родах на зов детей Земля и Огонь, — Янтор прервался, якобы чтоб глотнуть подостывшего отвара. На самом же деле давая слушателям осмыслить сказанное и догадаться о том, что будет дальше.