Делай, что должно. Легенды не умирают

Голос охрип, сорвался от волнения, перемешанного с состраданием и пониманием, что Яр почерпнул из дневников Аэньи, в такой колючий, жгучий клубок, что и у него на глаза навернулись слезы.

— Янтор, он ведь не…

Янтор докурил и принялся выбивать трубку, ничего не ответив. Молчание было тяжелое, но… странное. Не то, когда ответ только один. Скорее уж, неуверенно-задумчивое, когда ответа просто нет. «Надежда остается жить в сердце», сказал он. И в легендах, ставших сказками горцев, говорилось о спящем Родничке, спящем — не умершем! Он ведь все еще есть, а не ушел в Стихию? Или та статуя — это лишь посмертное воплощение, память о нем? Нет! Все внутри Яра внезапно и остро воспротивилось этой мысли.

— Янтор, если он спит, значит, его можно разбудить.

— Иди спать, Эона, — вместо ответа посоветовал тот. — С утра выезжать рано.

Яр не запомнил, как уснул. Только голову успел преклонить — и словно провалился в тишину.

Пробуждение на рассвете было на удивление легким, а все, что случилось ночью, сперва показалось сном. Никаких зримых следов присутствия рядом Амлель не было, но Яр, поразмыслив, пока умывались, завтракали и собирались, решил, что для сна все было слишком уж явственно. И имя — откуда бы ему знать это имя? Ни разу прежде он подобных не встречал.

И вся ситуация в целом… Зачем это надо было Янтору? А Яр почему-то был уверен: без его разрешения юная удэши на глаза не показалась бы. Журчала бы и только, не решаясь на большее, Хранитель там или нет. И слова ее крепко запали в сердце, бились и стучали в висках: Хранитель, прошедший посвящение? Это он разве? Это ведь Кречет — Хранитель, он знал, чувствовал это ясно. Но чтобы сам он? Нос не дорос, как говорится.

Одна мысль натолкнула на другую, и Яр внимательно уставился на Кречета, который, зевая, неторопливо собирал лагерь, укладывая вещи в седельные сумки. Уставился настолько внимательно, что от того даже зевота сбежала.

— Яр? Эй? Что со мной такое?

Аэньяр покачал головой: он пока не знал, что и сказать. Кречет был… будто и он — и не он одновременно. Будто менялось в нем что-то. Зудело на самой границе понимания — а не давалось, не ловилось в руки, как верткая рыбка в ручье: вроде и видишь, да вода настолько чиста, что скрадывает расстояние, и не поймать серебристый блик, дразнится только.

— Ничего, как ты? Ехать можешь?

Он уже заседлал послушно подошедшего Танийо своим седлом, и теперь волновался, послушает ли Ласка чужую руку.

— Да вроде смогу… Пока не попробую — точно не узнаю, — улыбка Кречета вышла бледноватой, но решимости в ней было хоть отбавляй.

— Тогда едем, — Янтор уже загасил последние угли, унес на берег голыши и уложил на место снятый дерн, закрывая черную подпалину кострища. И только привядшая трава лежаков осталась свидетельствовать, что в укромной долинке у ручья Амлель ночевали трое путников.

***

Пока ехали вряд ли кому известными — и существовавшими ли до этого дня вовсе? — тропами, Яр, усилием воли отодвинув все мысли о себе, Кречете и Родничке, насел на Янтора, выспрашивая у него обо всем, что попадалось на глаза. И мало того — требуя называть это все на горском наречии. Отличная память и чуткий слух позволяли повторять и запоминать слова почти без ошибок. Невольно учился и Кречет, слушавший их разговор, правда, запоминал не все, но копилку чужих слов, звучавших непривычно-певуче, переливисто, пополнил. Заодно отвлекался, не ерзал в седле и, понукаемый периодическими окриками Яра, волей-неволей садился как надо. И даже привыкал держать это положение, хотя все равно, останавливаться и давать ему передышку приходилось часто. Ну, для Яра и Янтора часто — последний вообще, казалось, мог ехать сутками, не уставая.

Янтор, кстати, оказался прав: на шагу ход Танийо был куда более плавен, чем у Ласки. Да и рысь его тоже была мягкой, он нес своих седоков, словно лодочка по тихой реке, не растрясая, безупречно слушаясь поводьев и малейшего движения Яра, совершенно очаровав подростка и этим, и тем, насколько менялся его нрав сообразно настроению и нужде всадника. Под Янтором-то так и плясал, плескал гривой и хвостом. А тут — бежал, тек спокойно, оберегая неумелого всадника, а если и чудя что-то — то только чтобы тот поучился и не зевал.

Так и ехали, остановившись еще на одну ночевку. В этот раз никакие удэши сон Яра не тревожили, да он и спал без задних ног, вымотавшись за день.

Следующий день начался уже привычной побудкой рано утром, но пришлось выждать, пока не осядет туман, и после двигаться куда осторожнее: Янтор говорил о том, что влажные камни опасны. Кое-где, к радости Кречета, и вовсе приходилось спешиваться и вести коней в поводу, пробираясь узкими тропками над пропастью или под нависшими карнизами. Постоянно казалось, что они откуда-то лезут, спускаются — но это ведь горы, тут постоянно то вверх, то вниз. И далеко не сразу дошло, что влага — она уже не только из-за тумана. И не в ушах шумит от собственного тяжелого дыхания, а накатывает какой-то отдаленный гул, монотонный, равномерный и непрекращающийся ни на мгновение.

Через какое-то время, когда этот звук перерос в рев, Янтор поднял руку, и они остановились на краю утеса, возвышающегося над долиной и рушащимся вниз водопадом. Узкая, словно прорубленная великанским клинком, долина разделялась надвое стремительным потоком, щерились с двух концов обломанными клыками останки исполинской арки, некогда венчавшей котловину водопада, словно мост. И ниже по течению, загромождая русло реки, возвышалась груда раскрошенных, разбитых и уже частично сглаженных водой обломков.

— Эвайнии-танн. Все, что осталось от неприступной твердыни нехо анн-Теалья после гнева Нииды Бурный Поток, — несмотря на рев воды, голос Янтора они услышали совершенно четко.

Друг до друга докричаться даже не пытались, понимая, что это бесполезно. Им ветер услужливо слова не донесет. Вместо это, оставив коня, осторожно подошли ближе к краю, смотря вниз.

Когда-то замок Эвайнии-танн был построен не из местного буровато-серого камня, а из голубовато-белого, привезенного с востока Эфара. И сейчас его руины напоминали подтаявший, размытый водой, почерневший сугроб, который вскоре должен был исчезнуть вовсе — обманчивое впечатление. Их и руинами-то уже назвать было нельзя, требовалось изрядное воображение, чтобы представить: эта груда камней когда-то была величественной постройкой, возведенной людскими руками. Но… Века и природа испятнали искристое великолепие камня лишайниками и мхом, кое-где камень порос травой, цепляющейся за тонкий слой нанесенной ветром почвы. Но и из-под них кое-где щерились обломанными зубами рифленые колонны, вырисовывались очертания разбитой балюстрады, вздыбившиеся плиты, когда-то покрывавшие замковый двор. Нет-нет да угадывалась в отдельных грудах слишком уж правильная, не природная гармония, или взблескивал солнечный луч на отполированных не водой камнях. Тягостное впечатление производила некогда прекрасная Ледяная твердыня, гордо сиявшая над долиной в те дни, когда еще был жив и любим своими родителями маленький Леньян, волей Стихий обреченный стать одним из Хранителей — и не ставший им.

Вниз спускались неохотно, подходить к могиле — а именно огромной могилой замок и стал, сначала для огневика, потом для всех причастных — не хотелось. Но нужно было, Янтор предупредил, что иначе делать крюк, чуть ли не на полдня пути, спускаясь ниже по течению к мосту. Здесь же, несмотря на близость водопада, можно было перейти вброд. Частично по обломкам замка, частично — по рухнувшей арке. Вода, в весеннее таяние снегов, затапливавшая, наверное, почти всю долину, сгладила их, превратив в достаточно удобный, но и опасный путь.

— Я проведу Ласку, — пообещал Янтор, держа волнующуюся от неумолчного грохота кобылку под трензелями. — А вы крепко держитесь за стремена Танийо. Он не даст вам поскользнуться.

Кречет бормотнул что-то, Яр, стоявший совсем рядом, расслышал смутно «сапоги» и «потерять». Наверное, вспомнилась та сказка? Но река ощущалась как-то… Не так, как ручеек Амлель. Вода и Вода.

«Здесь нет жизни, — понял Яр. — Точнее, нет духа Стихии, что оживлял Ледяную когда-то». Удэши, может быть, носивший имя Теалья, растворился в ней, не сумев пережить предательство своих смертных потомков.