Делай, что должно. Легенды не умирают

Когда сил идти совсем не осталось, он нашел дерево, слегка вывернутое давней бурей. Оно не погибло, только крепче вцепилось выгнувшимися аркой корнями в землю. Под этой аркой слежавшимся ворохом бурели прошлогодние листья, а сквозь них с трудом пробивалась тонкая жилистая травка. Аэньяр наломал еще разлапистых веток со спрятавшейся в тени овражка ели, накрыл получившееся ложе пледом, свернутым вдвое. Стреножил Ласку, пустив ее пастись в тот же овражек, заодно внимательно осмотревшись. Влажная лесная почва не хранила следов волчьих лап, хотя зимой Аэньяр не раз слышал их песнопения. Летом волки откочевывали ближе к северо-востоку, там, в крупном лесном массиве, был заповедник, на них не охотились. Стоило еще учесть и это, он ведь зацепит край заповедника, если поедет именно так, как решил.

С помощью ножа Яр вырезал кусок дерна и углубил ямку. Потом устроил себе крохотный, почти бездымный костерок, вспоминая рассказ Аэно о придумке южан-кочевников, твердом топливе. Сейчас такие приспособления можно купить в любой туристической лавке, но дома ничего подобного не оказалось, незачем. А жаль, как было бы удобно! Но чего нет, без того обойдется. Родник нашелся неподалеку, вернее, нашла его Ласка, позвала хозяина коротким ржанием. Там же, в овражке, он отыскал заросли малины, а на склоне — «синеглазку» и чернотроп. Так что горячее противопростудное питье было гарантировано. Но сперва надо поесть каши.

Варить много он не стал — хватило бы на два раза, и ладно, поесть немного сейчас и утром. Травы и ягоды «синеглазки» он заварил сразу в кружке, поставив ее рядом с углями прогоревшего костерка. Очень хотелось спать. Просто невыносимо — глаза сами закрывались, голова ныла, а ноги он, едва позволив себе сесть на лежанку, и вовсе перестал чувствовать. Завтра все будет зверски болеть. Он никогда еще так долго не ходил по лесу. Настоящему лесу: это же не светлые рощи у фермы, а тот лес, где нет тропинок вообще и довольно густой подлесок. Но именно это сейчас и защищало его от поисковых заклятий. Кроны — с воздуха, лес — с земли.

Яр улегся, натянув шерстяной спаш, укутался второй половиной пледа и свернулся калачиком. Его немного знобило, но он надеялся, что к утру все пройдет.

Утром стало хуже. Обложило горло, и холодную кашу он в себя запихнул с огромным трудом. Горькая обида на собственное тело, так некстати остро отреагировавшее на промоченные ноги, и упрямство, которого Аэньяру было не занимать, заставили подняться.

«Я все равно не вернусь. Простуда пройдет, подумаешь, сопли маленько по кустам поразвешиваю!»

Болело все именно так, как он себе и напророчил. Ноги казались напитавшимися водой деревянными колодами. Но к тому времени, как он уничтожил большую часть следов своей стоянки, расходились и только тупо ныли на каждом шагу. Он оседлал кобылу, попил воды, мысленно завидуя своему предку: сейчас бы того бальзамчика, которым отпаивал Кэльха! Но чего нет, того нет, придется обойтись. Сориентироваться, куда идти, помогала заранее начерченная карта и неплохие навыки ориентирования в лесу. И он прекрасно помнил, откуда именно вышел на эту полянку, так что не слишком опасался заблудиться.

Летний лес полнился звуками, запахами, щебетом птиц и стрекотом насекомых. Яр замечал бурундуков, шмыгающих по стволам и лесной подстилке, дятла, примеривающегося к сучку, а потом выдавшего звонкую дробь, белок, деловито таскающих созревающие орехи рогульника. Их Яр распугал, набрав несколько горстей этого полезного лакомства. В мягкой тонкой кожуре было скрыто настоящее сокровище: тут тебе и от сердца лекарство, и от долгой голодовки, и от кашля. Теперь он шел, пальцами давил продолговатые орешки, отправляя вытянутые ядра в рот и тщательно пережевывая до сочной кашицы. К полудню горло уже не было так сильно обложено, да и голова прояснилась. Он даже есть не хотел, но все же остановился, чтобы дать Ласке попастись, пожевать немного зерна из подвязанного к морде мешка, а самому попить воды и перекусить снова хлебом и сыром.

Спокойствие лесных обитателей успокаивало и Яра: значит, в лесу пока только один чужак. Очень может быть, что его будут искать по дороге в Ткеш, а это крюк в сторону Рашеса. Он же шел напрямик. Пусть и гораздо медленнее, чем это было бы верхом и по дороге, зато надежнее.

К вечеру снова разболелась голова, горло, заныли кости от жара. Пока еще было светло, он выбрал очередную укрытую густым подлеском полянку неподалеку от родника. Он с самого детства прекрасно умел находить такие вот выходы чистых водяных жил в лесу. И с долей сожаления понимал, что, скорее всего, будет не огненным, как Аэно, а водником, в мать. Обидно не было, на Стихии не обижаются за то, какую именно силу они вложили в тебя при рождении. Просто сейчас, когда прочел, как именно учился предок, было немного жаль, что для него самого эти знания будут бесполезны.

После очередной ночевки в лесу простуда только усилилась. Не помогли и орехи, и отвар, который снова заваривал вечером. Но упрямство не позволяло сдаться. Кое-как поднявшись, он снова двинулся вперед, усилием воли заставляя работать туманящуюся от температуры голову. По его прикидкам, вскоре он должен был выйти на дорогу от Граничного хребта к Фарату. Ее следовало пересечь, добраться до технической тропы вдоль линии экспресса и по ней уже двигаться на северо-северо-запад.

Собственно, он и не ошибся в своих расчетах, разве что во времени, но и то лишь потому, что двигался в этот день медленнее из-за упадка сил. Впрочем, это было только на руку: пересекать широкую дорогу с достаточно интенсивным движением, на которой его могли легко заметить, стоило если и не ночью, то точно поздним вечером. Так и вышло. Долго ждать, чтобы в пределах видимости не было ни одной машины или упряжной повозки, не пришлось, копыта Ласки процокали по сплавленному покрытию дороги и снова глухо застучали по лесной подстилке. Яру пришлось идти еще довольно долго, рискуя в темноте навернуться в какой-нибудь овражек или влететь в ручей. Хотя второе было маловероятно: ручей он бы учуял загодя. А вот рельсовое полотно он не заметил вовсе: ночь была облачной и безлунной. Так что Аэньяр зацепился в темноте за первый рельс и только чудом не разбил голову о второй. Напугал лошадь, резко натянув повод, Ласка вскинулась и протащила его пару метров по щебнистой насыпи. Он ободрал руку и бедро, с трудом поднялся и успокоил кобылку, глотая злые слезы от боли. Срочно нужен был ручей и костер.

— Идем, старушка, идем. Тише, тише, милая, все хорошо…

Радовало только то, что первая часть пути пройдена. Самая легкая и сложная одновременно.

Костерок он все-таки сумел сложить, вскипятил прежде всего воду и пару горстей чистокрова, в изобилии росшего вокруг крохотного родника, выведенного строителями линии экспресса в каменную трубку подальше от насыпи. Подостывшим отваром обработал царапины, уже не сдерживая слезы, так было больно. Им же прополоскал горло, потом аж есть не смог — от невыразимой горечи травы язык и рот потеряли чувствительность. Ломать лапник на подстилку уже не хватило сил, Яр устроил себе лежанку в зарослях чистокрова, постелив попону, плед, уложив седло под голову. Ласку пришлось привязать подальше от родника: чистокров для лошадей не яд, но совершенно не полезен. Горькую траву лошадь, конечно, есть не стала бы, но не на всякую беду Хранителя дозовешься, лучше уж перестраховаться.

Утром Яр поднялся только потому, что остаться лежать значило просто погибнуть. Здесь никто ему не поможет, а движение могло разогнать застилающий сознание туман. Каким образом он оседлал Ласку, он уже не запомнил, но оседлал, забрался в седло и сам. И даже направил лошадь в нужную сторону. А дальше было беспамятство.

***

— Ты шутишь.

— Нет, мелкая.

— Нет, ты шутишь! — продолжала настаивать на своем девочка, уперев руки в бока.

Как будто это помогло бы скрыть предательски блестящие в глазах слезы. Или удержать суровый вид, когда в ответ покачали головой, с той уверенностью, которая отметает прочь любые надежды на шутку.

— Не шутишь, — севшим голосом заключила она.

— И не шутил. Мелкая, Белый разве шутит, когда говорит, что уезжает?

Это стало последней каплей, и слезы таки брызнули из глаз, когда девочка с ревом повисла на деловито складывавшем одежду юноше.

— Коготь, не уезжа-а-ай!

Тот замер, терпеливо пережидая слезолив. Это был самый верный и надежный способ, вот так постоять и помолчать, задумчиво глядя вокруг, изучая привычную комнату. Подсобку, по сути, переделанную под спальню и мастерскую. Неказистую, но уютную, упорядоченную своим, особым порядком. Разительно отличающуюся от абсолютно безликой и необжитой спальни в родительском доме.