Делай, что должно. Легенды не умирают

— Потом расскажете, — велел он.

Они сидели на краю скалы, выбрались за пределы Иннуата, поднявшись чуть выше Эфар-танна. Белому хотелось поговорить без лишних свидетелей, потому что не для всех эти разговоры. Яра тоже сначала хотел прогнать, потом присмотрелся и не стал. Отмахнулся лишь от его горской подружки, мол, не для ее красивых ушек это, не стоит. Кэлхо не обиделась, только фыркнула: «Мальчишки!» — отчего Яр заполыхал ушами сам. Но пока шли, подуспокоился и теперь смотрел внимательно, пытливо. Кречет же живо и любопытно сверкал глазами.

— Ну, рассказывай. У нас тут такая тишь, под крылом Акмал-то, что хоть вой.

— Я бы на вашем месте радовался, — стиснул зубы Белый. — Нехо не говорил, да? Так и думал.

— Нехо считает, что мы еще дети. Меня не пустил, — обиженно вскинул голову Кречет.

— А я вот так не считаю. Слушайте.

И Белый рассказал. Все, без прикрас, но и не запугивая. Был уверен, что и у брата, и у его друга хватит головы не кинуться незнамо куда, где и взрослые нэх погибали, а делать, что должно. Но не оставаясь в неведенье, это было просто нечестно.

— Люди как с цепи сорвались. В сказках удэши называли безумными — а я теперь верю, что ошиблись. Или они эту свою сторону в людей вложили, а в нас забыли.

Ну да, упоение Стихией — оно простое и понятное. А вот то, что творили люди, осмыслению не поддавалось.

— Стихии творили людей, конечно, по образу и подобию, — раздумчиво и как будто даже отстраненно выслушав Белого, сказал Яр, и показался не самим собой, а сплавом Аэньи и Хранителя. — Но старшие дети их вышли из самих Стихий, а вот люди… Люди — это мир, каким он стал бы без нэх и удэши. Удайся им задуманное, и через тысячу лет вместо лесов и чистых озер была бы сплошная мертвь, а реки несли бы нечистоты вместо воды.

Оба огневика скривились, будто что горькое проглотили.

— Ну его, — почти выплюнул Белый, — такие мысли. Потом обдумаете, а если ругаться будут — валите все на меня. И рассказывайте: тут-то что? Кречет, когда ты умудрился… вот так?

— На Перелом. И вот этому шалопаю спасибо, — Кречет легонько стукнул насупившегося Яра по затылку. — Если б не он, кто знает, сколько б я так провалялся пластом, обретая цельность.

— Что ты целый, я вижу. Понять бы еще, что именно вижу!

Кречет заржал и… призвал своего огненного зверя. Белый на это чудо чудное только вытаращился. Даже пальцем потыкал, заработав укоризненный кошачий взгляд.

— Это что?

— Это Коготь, — в один голос заявили оба, и Кречет, пригребший своего пернатого кота поближе, ероша огненную шерсть, и Яр, с другой стороны теребящий рысью кисточку. Кот от этого только блаженно жмурился да изредка дергал ухом.

— А кто он по роду — не знает даже Акмал, — смешливо сощурился Яр. — Я спрашивал — такого зверя не было в мире отродясь.

— И вы хотите сказать!.. — почти возмущенно вскинулся Белый. Потом вскочил, не обращая внимания, что скальный козырек узковат, призвал своего коня — и тот охотно появился, поднялся на дыбы, радуясь воле. М-да, что-то давненько он его не вызывал. Застоялся.

— Вот. Конь. Одна штука. Обычный!

Яра тут же снесло с места, как укушенного: кинулся оглаживать огненного жеребчика, дуть в ноздри, хлопать по мощной шее. Даже не спросился — лошадник как есть. Да и конь от него не шарахнулся, наоборот, потянулся, опустил голову на плечо, позволяя ласкать себя. Будто кого знакомого увидел.

— Ну и что вы мне тут пророчите, мелкие? — фыркнул, глядя на это, Белый. — Что он, рога отрастит что ли, как олень? Или колеса вместо копыт?

— Ты сам все увидишь, если себе волю дашь, — не поворачиваясь к нему, чужим каким-то голосом сказал Яр. — Огня ему не хватает. Да, красавец? Больше огня! Вольного, чистого пламени.

Окатило, обожгло. Перед глазами как живой Керс встал. Белый обозлился еще больше: это было почти больно.

— Да идите вы!.. Он…

И заткнулся, оборвав себя.

— Огонь, да? — Яр посмотрел прямо в глаза, словно для него ничегошеньки такого… ну, такого вот не было в одном только предположении, что можно… кого-то…

Кречет вообще молчал и только переводил взгляд с одного на другого. Он уже столько начитался дневников, что, пожалуй, тоже не видел ничего особенного, если двоих тянет друг к другу, и не важно, одного ли они пола или разных.

— Нэх из Фарата, — Белый отвернулся, терпеть этот пронзительный взгляд сил не было. — Или не знаю уж, откуда. Я его ночью на трассе подобрал, тогда и полетел первый раз, голову потерял. И сбили. Стражи, думали, что случилось что-то. Да не в том смысле сбили, Кречет! Просто затормозили.

— Если б нет… — Яр отвел глаза, не стал продолжать. Тем более не стал высказывать свои подозрения о том, кого именно мог повстречать Белый на пустынной дороге. Если все так, как он думает — это дело только двоих, Белого — и того нэх. И не ему, потомку Теальи, судить.

Ему о другом стоило подумать.

Разговор с в конец запутавшимся Белым был, скорее, легок. А вот слушать, что тот рассказывал… Яр честно проводил огневиков до города. Пихнул Кречета, чтобы не оставлял брата в одиночестве, видел, каково тому сейчас, кивнул Белому, а сам пошел в Эфар-танн.

Дел было много, и уроки, и кроме них, но Яр поднялся в свою комнату. Повозившись, достал из сундучка аккуратно сложенную равнинную одежду, дорожный мешок и, помедлив, шкатулку-футляр с топориком и самострелом. И замер, рассматривая их.

Когда война пришла в мир Аэньи, тот был старше. Он не был воином, но принял силу и закончил обучение. Яру до Принятия оставалось еще чуть меньше полугода, а до совершеннолетия и того больше. Он не был нэх, но уже умел стрелять и драться — Амарис и Айлэно не скупились на уроки, а учеником он был прилежным. Конечно, за полгода бойцом не стал, но разве там, где сейчас сражаются нэх, не любая пара рук, стрела или удар на счету? Разве это не то, что должно делать любому, кто понимает опасность?

Взгляд его метнулся к выложенной на край постели обережи, и руки сами потянулись за ней. Это — ответ? У кого бы спросить, но так, чтобы не надрали уши и не устроили выволочку, а ответили прямо и честно?

— Янтор… Мне не хватает тебя…

Но удэши и не думал появиться. Яр вздохнул: как-то и не рассчитывал, хотя… Просто наивно верить ведь можно же было? Он медленно перебирал обережь, пропускал меж пальцами, вспоминая.

«Я не был рожден воином. И, не случись войны за Исцеление Стихий, никогда бы не стал им. Больше всего я мечтал рассказывать сказки, старые горские и равнинные легенды, придумывать свои… Отец говорил, что я стал бы прекрасным дипломатом и миротворцем, способным только словами остановить конфликт, развести враждующих, утихомирить гнев. Не знаю, так ли это, и теперь не узнать вовсе. Потому что я изменился, когда встал выбор: убить, чтобы жили те, кто мне дорог, или умереть, сложив лапки. И это был мой осмысленный выбор.