Делай, что должно. Легенды не умирают

Ниилиль потянулась, нежась в мягкой ласке меха. Где только Янтор раздобыл такой? Впрочем, он и тогда был непревзойденным охотником даже по меркам земляных, пользовавшихся своей силой, чтобы приманить зверье. Интересно, как охотятся сейчас? Ниилиль не любила охоту, слишком мягко-сострадательна была для этого. И любила меха — переменчивая водная натура не мешала подобному маленькому разногласию.

Мысли расплывались и растекались, снова клонило в сон, но теперь, кажется, от голода.

— Янтор? — шепнула-позвала Ниилиль, зная, что ветерки донесут каждое ее слово до любимого.

Скоро прилетел ответ, он торопился, значит, уже через считанные мгновения будет здесь. И правда, ворвался — буйный, растрепанный, сияющий, снова помолодевший, пусть и не до того безусого красавца, которого она помнила, но и морщинки разгладились, и в волосах стало меньше прозрачного серебра, теперь они были просто искристо-белыми, как его любимый снег. Любоваться и любоваться бы, не насмотреться на такого.

— Я очень долго проспал…а? — совести хватило виновато потупить глаза.

— Три дня. Голодная, наверное, — он с шумом и глухим звоном уронил какие-то свертки, ворох разноцветной ткани, странной и не похожей на привычные Ниилиль паутинно-тонкие вуали, что творили удэши Воздуха.

— Немножко… Ой, а что это? — Ниилиль осторожно подобрала отлетевшую к самой постели вещицу, повертела в руках, удивляясь гладкости и чеканным узорам на металле. Потрясла — внутри глухо булькнуло, заставив удивленно ахнуть.

— Это фляжка, — прозвучало незнакомое ей слово.

В языке, который она помнила, вообще было мало слов для обозначения предметов — удэши знали только то, что росло, жило и существовало в природе, да кое-чему научились сами, например, обрабатывать металл — этим занимались в основном земляные. Или ткать, хотя как таковой, процесс создания воздушными одежд назвать ткачеством было нельзя. Да и то, что они создавали, тканью — тоже. Удэши легко могли заставить росинку стать нитью, сшить воедино тончайшие облака, сгустить воздух, прикрыв им соблазнительную наготу, словно вуалью.

— Это сделали люди, жизнь моя. Они вообще много чего придумали, и хорошее, и плохое.

Ниилиль только головой покачала. Она помнила людей: длинноруких, смуглых, коренастых, чем-то напоминающих земляных, из тех, что на лицо подурнее. Помнила, как с любопытством подглядывала за их детишками, прибежавшими плескаться на речку, удивлялась, как они все-таки схожи с удэши: так же смеются, лопочут о своем. Мечтала, что уж там, о том, как и у нее маленький появится.

Но чтобы люди придумали что-то, до чего не дошли удэши?

Свесив ноги с ложа, она потянулась к тканям, щупая их и удивляясь теплу и прочности. И что не пахло силой, вот ни чуточки. Как бы ни старался согреть свои ветра Янтор, все равно ей скоро стало зябко, и он, заметив это, помог ей одеться. В горском наряде Ниилиль стала такой забавной и… настоящей? Близкой? Телесной? Настолько, что Янтор впервые за многие столетия ощутил желание, изумился этому несказанно, но сдержался: сперва следовало накормить Ниилиль, дать ей набраться сил, а потом уж… Это было людское, слишком уж долго он жил среди них, чтобы не пропитаться их духом.

А Ниилиль будто только из Стихии вышла. Удивлялась всему, даже простой еде, трогала тонкими пальцами, изумленно округляла губы, «Ой!» и «Ах!» слетали с них каждую минуту. Привыкшая к жареному мясу без соли и специй и фруктам, она даже на хлеб смотрела так, будто это был подарок Стихий, а попробовав, и вовсе долго жмурилась, жуя по крошечному кусочку.

— Как странно!

Он учил ее новым словам и растекался от умиления, когда она повторяла их, схватывая правильное произношение. Учил, конечно, горскому диалекту, мешая со всеобщим, которого и сам изрядно понабрался, занимаясь делами людей за пределами Эфара. Потом научит обоим языкам, чтобы понимала все. Но сейчас главное, чтобы с людьми общаться могла, а не только слушать его ветра и звон своих вод.

— Так много всего… Голова кругом, — смеялась она, но спрашивала и спрашивала, не уставая. Только однажды посерьезнела:

— А Эфар на меня до сих пор злится?

Он вздохнул, погладил ее солнечные кудри:

— Эфара больше нет, сердце мое.

— Как — нет? — заморгала Ниллиль. — Он же… Такой старый и сильный! Ой… Неужели с ним что-то случилось? А Акмал?

— Я убил его на поединке. Акмал жива, приглядывает за людьми. Она тоже долго спала, хоть и не так долго, как ты. Уснула на две тысячи лет, пропустила и Искажение Стихий, и Исцеление… Многое пропустила, теперь вот наверстывает, бродит по Эфару, напитывает землю силой.

Все, что прозвучало после первой фразы, Ниилиль пропустила мимо ушей. Слишком занята была: во все глаза глядела на Янтора. Так, будто не верила, что он рядом и вообще есть. Даже пальцем потыкала, проверяя. И разревелась, поняв, о чем ей пела, утешая, Мать Гор. Почему так убеждала, что ветерок жив, что не нужно о нем беспокоиться.

— Ох… что ты? Ниилиль, Родничок, что такое? — растерялся Янтор, только и сумел, что обнять ее да размеренно гладить по узкой спинке, успокаивая.

А Ниилиль всхлипывала от запоздавшего на четыре тысячи лет страха, вспоминая огромного, с самое высокое дерево, удэши, которому и клинка не надо было — ударом кулака раскалывал валуны в мелкое крошево, ломал об колено принесенные для костров деревья, как хрупкие сучки. Мог обернуться и поменьше ростом, но все равно, когда плясал — земля содрогалась. И вряд ли для поединка он выбрал бы воплощение скромнее размерами. Хотя и Янтор в бешенстве мог обернуться великаном, но сравниться с Эфаром? Эфаром*, которого потому так и прозвали?

— Как?.. Как ты вообще… его? — Сквозь всхлипы. — Он же… Он! Ой, Янтор…

— Он ранил тебя, — жестко, с прозвеневшим в голосе льдом, сказал тот. — Почти убил. Я был уверен, что убил — а без тебя мне было все равно не жить.

Успокоиться это не помогло, Ниилиль представляла эту схватку — и слезы так и катились. И пусть Янтор был тут, рядом, а все страхи давным-давно остались позади — все равно, их требовалось отрыдать, выплеснуть соленой водой. А наревевшись, можно было устроиться в руках любимого, положить ему голову на плечо и уснуть, уже спокойно, зная: завтра будет новый день, завтра будет болеть голова от новых знаний, но зато будет интересно и хорошо.

***

— Расскажи о том мальчике?

До рассказа о людях, с которыми придется общаться Ниилиль, Янтор добрался только к исходу седьмого дня от ее пробуждения. И не охрип лишь потому, что был удэши. Правда, было еще кое-что, о чем он ей не рассказал, потому что предчувствовал очередной слезоразлив. Он помнил, как Ниилиль была привязана к своим родным. И забалтывал ее историей людей отчасти именно потому, что не представлял, как рассказать о своем побратиме, о том, кто, как и Акмал, удержал, не дал уйти в Стихию, и которого не сумел удержать сам.

Ниилиль сидела, играла бусинами на браслете — чистейшего горного хрусталя, смотрела наивным взглядом. Ждала еще одной сказки. Янтор молчал, не зная, как начать. Потому что начинать стоило с самых истоков. Потому что все равно ведь будет плакать по брату, старшему, любимому, который их и познакомил когда-то.

— Что-то не так, да? — сама догадалась по этой напряженной тишине. — Янтор? Что… Кто?

— Теалья, — тихо и виновато. — Прости, Родничок, не удержал я его.

Она только носом шмыгнула. Возможно потому, что догадывалась: раз не пришел сразу брат, не принёсся бурным горным потоком, едва услышав звон её Воды — значит, нет его. Нет и все тут.