Дельфийский оракул

Он любит своего отца. И мать, которая, наверное, клянет беспутного сына. Эта любовь не позволит ему переступить порог их дома. Суждено ли Эдипу скитаться вечно? Пусть так. Но отец его останется жив. И мать избежит позора. Цена неважна.

– Вашему брату плохо? – Мягкий женский голос окликнул Эдипа. – Ему нужна помощь?

– Брату?

А ведь и правда – они похожи. Светловолосы оба, синеглазы, и черты лица путника оттого знакомы ему, что видел Эдип это лицо прежде – в зеркале металлическом. Должно быть, веселились боги, даруя разным людям подобное сходство.

– Он не брат мне. Просто – человек.

– И вы жалеете незнакомого человека? – Женщина вышла из круга своих подруг. Драгоценный камень в богатой оправе. Она выделялась среди прочих, как выделяется Луна среди звезд и звезда на розовой щеке зари. Стройная, темноволосая, она уже перешла пору хрупкой молодости, но и до старости ей было еще далеко.

– Он – хороший человек. И… простите, госпожа, но мне надо найти врача.

– В моем доме есть врач. Эй, пусть подадут носилки для раненого! Как зовут тебя, добрый юноша?

– Эдип. Смею ли я узнать ваше имя?

– Иокаста.

Царица Фив. Прекраснейшая из прекрасных, чья кожа мягка, как лебединое перо. И в темных волосах ее еще нет седины. Стан ее тонок. Руки – легки. И, глядя ей в глаза, пьянел Эдип. Его переполняли странные желания – смеяться хотелось, плясать и петь, говорить всем и каждому, что нет под солнцем Эллады женщины более прекрасной, чем царица Иокаста.

Она же, остановившаяся на дороге из жалости к заболевшему незнакомцу, теперь не в силах была справиться с собственным сердцем. Быстрее билось оно при взгляде на юного Эдипа. И эта новая любовь отличалась от прежней.

Крепкой она будет!

– Откуда ты родом, Эдип? – спросила царица.

– Я – сын царя Полиба. Но вынужден был покинуть родной дом, потому что, если я вернусь, постигнут мой город страшные несчастья. И теперь – скитаюсь, ищу приюта.

– Что ж, ты нашел его… пусть дом мой станет твоим домом…

Боль плавила сердце Аполлона, заставляя его истекать кровью, и она наполняла руки его и ноги. Пылали жаром пальцы, прежде такие легкие. И грудь вздымалась тяжело, борясь за каждый вдох. Денно и нощно рабыни сидели у неподвижного тела, вытирая пот с его лба, жалея несчастного, прогневившего богов. А иначе – разве бывает такое с человеком, что он просто падает и остается недвижимым?

За ним ходили, как ходят за младенцем.

Он ничего не слышал. Он кричал от боли, не разжимая губ. И лишь в краткий миг между ночью и днем легкая тень возникала из сумрака. Садилась она у изголовья, ладонями обнимала его горячую голову и напевала что-то ласковое. Тогда боль отступала.

– Забери меня, – умолял Аполлон тень, зная, что она его услышит. – Забери меня в Аид! Дай испить горьких вод Леты. Пусть лишат они меня памяти… и я забуду боль, которую причинял другим. И слезы маленького Илионея. И то, как хрустнул меч, входя в тело Дамасихтона… и то, как плакала ты… нет, не хочу забывать! Тебя – не хочу. Каждый день, каждую нашу общую минуту – оставь мне. Ты же помнишь! Простишь меня ли? Я отомстил… и сломанный меч еще способен на удар. Я успел. Предупредил его. Брата предупредил. Он спасется. Он дома уже? Дома. Пусть будет счастлив… я так хочу, чтобы хоть кто-то был счастлив.

Гладила тень влажные от пота волосы, и затихал Аполлон.

– Скажи моей матушке – я простил ее. Она ненавидит. Она… она меня отправила… отомстить… И вот лишился я сердца. За что?! Не знаю. Говорят, я – бог. А я не хочу… останься со мной. Если я бог – отпустят меня. Скажи Аиду, что ты – моя невеста. Уходишь? Не уходи…

И вновь стонал Аполлон, а рабыни затихали, боясь прикосновением причинить ему новые муки. Уж лучше бы умер этот человек, чем так страдать! Но не спешили подарить ему эту милость боги, а царица не позволяла дать ему выпить маковый отвар. Умрет Аполлон – и тогда не останется у Эдипа причины и дальше жить в царском дворце. Как Иокаста перенесет разлуку с ним?

Эдип же, не смея желать большего, ловил минуты пребывания рядом со своей царицей…

Свадьбу сыграли.

Фивы славили нового царя – за молодость, силу и красоту. Надо ли им большего? Никому не надо.

Аполлон очнулся ночью. Он понял, что болел, и долго, потому что ослабел и не в состоянии был даже руку поднять. Он захрипел, и слабая тень качнулась ему навстречу. Та самая? Нет. Другая.

Темноволосая девочка склонилась над ним, вытирая пот со лба, и отшатнулась в ужасе.

– Господин! – воскликнула она. – Господин смотрит!

– Где… где… я?

Слова давались ему с трудом. Разодранное ложью горло саднило. И вода не принесла ему облегчения.

– Во дворце царицы Иокасты, господин. И царя Эдипа, – с гордостью добавила рабыня. Она не поняла, почему это радостное известие – а все в городе рады были за царицу, которая отличалась великой добротой к людям, – заставило Аполлона закричать. Слезы покатились из его полуослепших глаз.

– Уйти… он должен был уйти… прочь…

– Не надо, господин. – Рабыня удержала Аполлона, готового подняться с постели. Сил его не хватило на то, чтобы даже сесть. – Вы долго болели, господин. И царица дала приют вам и вашему другу. А теперь вы поправитесь.

Он болел… болел, и снова – во всем виновен.

– Видишь, мама, твоя месть исполняется! Но если она исполнится – я умру.

Шепотом он это произнес, но показалось – она его слышит.

Эдип рано утром навестил больного, потому что ему сказали – очнулся от беспамятства несчастный Аполлон. И поспешил к нему Эдип, желая сказать, что не держит на него зла, но, напротив, благодарен ему за правду, которую Аполлон сказал у Фиванских ворот. Ведь, благодаря этой правде, Эдип сумел избежать своей судьбы. И нашел любовь, которая случается с человеком лишь раз в жизни. Счастлив он.

– Глупец, – сказал Аполлон, выслушав Эдипа. – Почему ты не вернулся?

– Ты болен, оттого и дерзок. Я не вернусь. Отныне здесь мой дом. И моя жена. Здесь появится на свет наше дитя.

– Дитя… – Аполлон закрыл глаза, сдерживая горькие слезы.

– Здесь найдется место и для тебя, странник, кем бы ты ни был. Оставайся! Все говорят, что я схож с тобой лицом, словно мы братья, пусть же так и будет. Твоя кифара привела меня сюда. Она сломалась, но, если желаешь, у тебя появится новая. Только не позволяй ей петь печальные песни.