Дело о мастере добрых дел

Мышь топотнула и застыла за спинкой стула, как лакей.

Адар сам пришел. Что теперь? Быстро доглотать все, что есть в тарелке, запить некрепким, едва теплым чаем, махнуть Мыши и идти. Наплевав на ночные похождения Кайи и, похоже, Обморока, которого та пожалела пару-тройку раз за ночь. Ей это чести не делает, не считая того, что авантюры, включающие в себя порванную одежду, небогатой девушке могут влететь в денежные траты, а, если поймают на рабочем месте, то и окончиться увольнением. Что касается Обморока, то за свое везение пусть отчитывается перед Рыжим. Он не персонал и не больной, чтобы Илан мог требовать от него соблюдения устава. Илану не хочется ничего. Ни вступать между ними, ни ревновать, ни любить. Он тянет огромный воз тяжелой морально и физически работы, он забыл, что такое заботливо-нежное отношение, хоть и скучает по чему-то похожему иногда. Но ничего такого делать не будет. Он слишком занят. А если не будет занят, то найдет, чем отвлечься, помоет посуду, стены, окна, почистит обувь, подзатыльниками разгонит лентяев в дезинфекции, привычно поживет руками, без сердца и головы.

Здравствуйте, господин Адар. Проходите. Что вы от меня хотели?.. Вы больны. Конечно. Долго не проходящий кашель с кровью, головные боли, слабость, охриплость, одышка, боль в сердце и в костях в подреберье, отеки... Раздевайтесь, посмотрю. И... ничего хорошего. С хорошим и вообще-то редко к доктору приходят, но здесь совсем ничего, даже в следовых количествах. Легочная алая кровь с пеной, немного, но постоянно, увеличенные лимфоузлы на стороне пораженного легкого, невралгические боли, сип с плеском жидкости при аскультации, большая площадь поражения при перкуссии, асимметрия лица, разные зрачки, багровые пятна и растяжки на боках и животе, дистрофия мышц, плохой запах при дыхании, синяки образуются ни с чего, раны не заживают, печень вне пределов нормы... Все то, что не было заметно в темноте, с завязанными глазами и под куском черной ткани, хотя кое-что характерное Илан тогда себе и отметил. Давно? В мелочах давно, лечил только кашель, но бесполезно. Возраст? Пятьдесят семь. Резко хуже стало буквально несколько дней назад. Да, Илан знает причину. А знает ли господин Адар причину причины?

Адар снисходительно улыбнулся.

– Я пришел за приговором, - сказал он.

– Время можно потянуть, - пожал плечами Илан, перебирая в ящике лекарства.
– Подождите одеваться, присядьте на кушетку. Я сделаю два укола, дам микстуру, пилюли и раствор для компрессов. На уколы нужно будет либо ходить, либо лечь к нам в легочное.

– Кого ты хочешь обмануть, доктор, - сказано без вопроса в голосе.

– Никого. А вы, господин Адар?

– Тоже никого. Тогда для чего мне лечиться?

– Честно?

– Хотелось бы.

– Я не должен так говорить, но... вам скажу. Вы свой человек, вы видели много правды и неправды, чтобы разбираться в этом. Лечиться бесполезно, ваша болезнь не лечится, но можно продлить жизнь настолько, что хватит привести в порядок дела, помириться с теми, с кем вы в ссоре, утешить тех, кто за вас беспокоится, и умереть просто и спокойно. Не сходить с ума от боли, которая начинает подступать. Не мучиться, захлебываясь кровью и гнилым легким. Здоровья и сил осталось ненадолго, и вы это знаете. Я могу помочь уйти достойно.

– Спасибо. Это честный приговор. Чахотка?

– Нет. С чахоткой, даже если зашла далеко, я справляться умею. С тем, что у вас, к сожалению, не могу. Резать поздно. Да и нечего резать, от легкого мало что осталось, и болезнь уже не только в легком.

– Знаешь, доктор, мне не жаль. Я заслужил.

– Никто не заслужил, не говорите глупостей.

– Руку вашему богатенькому коллеге отрубил я. Говорят, он при смерти.

– За что?
– поднял глаза от рецепта Илан.

– За то, что... отказался лечить Номо и пришлось обращаться к тюремному врачу с Судной площади.

Какая-то неожиданная заминка в хриплом голосе. Словно не знал ответа на вопрос, не подготовился, и сочинять объяснение пришлось внезапно. Как будто не помнил, к кому пришел. Впрочем, может, ему не сказали внизу, кто из врачей на приеме.

– Левую или правую?
– спросил Илан.

Бесцветные глаза на потемневшем от болезни лице долго смотрели на Илана. Он выдержал взгляд. А Адар глаза отвел.

– Правую, - сказал Адар.

– У него отрублена левая, - невозмутимо соврал Илан и стал дописывать рецепт.

– Значит, левую, - легко согласился Адар.
– Я волновался, я не помню.

– Господин Адар, а теперь кого вы хотите обмануть?
– поинтересовался Илан, прикладывая к рецепту печать.
– Самого себя?

Опять долгий взгляд. Смотрит на Илана странно, словно видит его впервые.

– Ты не простил меня за Джату, верно?

– Не простил, - покачал головой Илан.
– Но это моя болезнь, для вас она ничего не значит.

– Нехорошо. Ты же святой, ты должен был простить.

– Нехорошо, согласен. Ну, так я не только хорошие вещи делаю. А то, что святой, вообще не я придумал. Я говорю вам: простил или не простил, неважно. Джата простил, это должно вас успокоить.

– Тогда, если не простил, отомсти. Я здесь. Я готов принять наказание. Сообщи в префектуру, что я сознался.

– Вот ваши лекарства, господин Адар. За жидкостью для компресса обратитесь с рецептом в нашу аптеку, от главного выхода направо, там выдадут. Обезболивающее у вас должно было остаться.

– Его нет.

– В прошлый раз я оставлял вам много. При обыске в доме его не нашли.

– Я потерял, - развел руками Адар, и это тоже неправда. То ли разучился врать, то ли уже нет сил притворяться.

Илан взял в руки первый шприц и открыл баночку со спиртом.

– Господин Адар, не морочьте мне голову. Хотите в префектуру, идите в префектуру. Я вам не верю, может, они более легковерные. Если надумаете остаться в госпитале, я выпишу направление. А сейчас лягте, повернитесь ко мне спиной, расслабьтесь и подумайте. Если не надумаете, завтра на уколы в это же время, в хирургическое отделение к дежурному врачу.

– Мне очень нужно, чтобы ты поверил.

– Зачем?

– Потому что это сделал я.

– А чем рубили? Топором?

– Нет. Абордажной саблей.

Ответ, скорее всего, верен. Но все равно он вранье. Слабые руки, одышка, боль в груди - нет, не позволили бы такого чистого, ровного и очень сильного удара. Особенно если волноваться настолько, чтобы не помнить, какую руку рубил. Лет двадцать назад ты был на такое способен, господин Адар. Сегодня - нет. Так кого защищаем, если Номо мертв?..