Дело о железном змее

— А Эли умелый, насколько я помню. Лучший в классе в свое время в Коллегии, как и ты был. Разве ты не хотел, чтобы я добавила себе Щиты?

Он притих, но подбородок был упрямо выпячен. Эмма вздохнула и понесла книгу к своему столу. Том был размером с ее торс, был ужасно тяжелым. Микал дал ей пройти два шага, а потом забрал книгу из ее рук. Удивленный весом, он выдохнул, отпрянул и развернулся. Она шла за ним, ее юбки приятно шелестели.

Сияние, что она ощутила перед Приливом, проснувшись в его руках и ощущая спиной его грубую кожу, пропало.

«Я — Главная, — напомнила она себе. — Это его долг. Я не должна вести себя глупо из-за этого».

И все же.

— Микал…

— Ничего. Если он умелый, — книга ударилась о столик из розового дерева, и Эмма скривилась.

— Это Великий текст, Щит. Не испорть его.

— Обязательно. Если вы постараетесь не ранить себя.

— Я возьму дополнительный Щит, Микал. Того, кто будет служить мне, а не Чилду, и того, кто умеет сдерживаться и слушаться, — она убрала ненужную вуаль, но она и без того была в стороне. — Может, он покажет тебе, что это ценится.

— Может, — он отвернулся. — Он тоже будет делить ваше ложе, Прима?

«Вот так? — миг тишины был таким глубоким, словно книги задержали дыхание, ожидая удар. Жар поднимался по горлу Эммы, пятнал ее щеки. Он тоже назвал ее потаскушкой? Она ожидала этого от Хастона. — Я Главная. Твои правила ко мне не применяются».

Но это не смягчало удар. Почему ее волновала мысль Щита?

«Потому что он не просто Щит, Эмма. Это Микал, и ты, наверное, слишком уж ему благодарна за спасение своей жизни и убийство Кроуфорда».

Она взяла себя в руки, глубоко вдохнула и опустилась на стул. Ладонь в перчатке скользнула по обложке книги, и два замка на томе раскрылись. Позеленевшие от старости, они разлетелись, словно не собирались больше застегиваться. Сила магии поднялась, и левая ладонь Эммы впилась в книгу, что стала скользкой, как угорь, проверяя ее волю. Книга быстро сдалась, ведь все книги хотели, чтобы их прочли.

Когда она убедилась, что книга поняла, кто главнее, она осторожно перевернула тяжелую обложку. Толстые страницы зашуршали.

— Прима, — Микал звучал странно сдавленно. — Я…

«Хочешь извиниться? Это будет означать, что я приняла оскорбление, еще и от Щита».

— Я не хочу тебя слышать, — глаза в слезах смотрели на книгу. Чернила извивались, стало видно слова. Змеиные иллюстрации двигались, как вода, в пределах страницы. Она склонилась и выдохнула запрос страницам.

— Вортис-с-с, — имя перешло в шипение, страницы зашелестели быстрее. Поднялся жаркий ветер, коснулся ее волос, скользнул по всей библиотеке. Шторы затрепетали, бумага на большом столе у камина шуршала, ведьмины огни в бронзовых клетках шипели и стали красными. Тяжелая масляная картина отца Чилда над камином хмурилась, на черном плаще, в котором был мужчина, побежали золотые следы символов.

Страницы замедлились, книга запела, словно проснулась. Страницы замерли, и Эмма отклонилась, смаргивая горячую соленую воду. Ее горло сдавило.

Вспышка гнева и боли стала льдом. Холодный металлический палец скользил по ее спине. Она дважды сглотнула, кашлянула, но не от боли, а от другой эмоции.

Две страницы. На левой стороне была гравюра большого черного змея с тремя крыльями и множеством рогов, он обвивал холм с белой башней. Справа мелким почерком уместились слова, еще помнящие перо, что их написало. Они сливались, пока она не сосредоточилась, а потом стали четкими. На вершине страницы задрожал золотой лист, и появилось слово.

«Вортис» не было личным именем. Все тело Эммы дрожало, серьги покачивались, ударяя по щекам. Камея на горле потеплела, и она смутно слышала, как дверь открылась, Микал что-то сказал. Ее память пропала, книга говорила с ней на древнем языке, ее губы двигались, мир вокруг притих, золотая пыль висела, ведьмины огни замерли, перестав шипеть.

Она редко молилась, лишь в определенные моменты, и волшебниц гнали из каждой церкви, римской англиканской и прочих. Но она была набожной, и Эмме казалось, что пока молиться.

«Вортис круца эст», — прошипела Мехитабель.

Книга захлопнулась, замки закрылись. Эмма моргнула. Ее щеки были в соли, желудок урчал. Сколько времени она потеряла, глядя на страницы, пока Текст притуплял ее интуицию и разум, говоря с ней?

Ладонь Микала сжала ее плечо.

— Вы у Чилда на улице Титэ. Почти Прилив, — он звучал пристыжено?

Какое ей дело?

У двери стоял другой Щит. Темноволосый, немного ниже Микала, но шире в плечах, нож открыто висел на его бедре, его глаза закрылись. Его черты были ровными, и она поежилась, просыпаясь, его глаза открылись. Он склонился, сжав губы. Он выглядел как солдат, хотя Чилд, в своей раздражающей манере украшать, дал ему блестящую жилетку поверх хорошей белой рубашки с высоким воротником. Его одежда была хорошей, даже хотя сапоги выглядели ужасно непрактичными.

Она мгновение не помнила, чем или кем была. Это пришло к ней, и она поежилась снова. Пальцы Микала сжались. Ей не требовалась боль, чтобы прийти в себя, хотя герцогиня Кентская вдруг стала довольно мелкой проблемой.

«Вортис круца эст».

Или, если говорить не шипением змея:

«Вортиген вернется».

Глава двадцать пятая

Трокмортон, полагаю

Не удивительно, что знакомый Зига Беккер жил недалеко от пристани Трашнидл, в гадкой дыре, где воняло капустой и джином, но было чище, чем ожидалось. С бодрыми ругательствами на немецком Зигмунд хлопнул юношу по спине, и получились очки из пива.

Беккер был худым, в традиционных красных нарукавниках грузоманта и шерстяной шапке в елочку, тяжелых ботинках и с широкой улыбкой без левого клыка. Наверное, он тоже ненавидел заклинателей зубов или не мог себе такого позволить. Клэр подозревал, что почти все деньги юноши уходили на его больную мать в шали, которая шуршала между одной кроватью и древней печью, тыкала котелок с чем-то кипящим и смотрела на единственного выжившего сына мутными глазами. Женщина не говорила на английском, но Беккер родился в Лондинии, ему повезло больше. Если бы он родился в Германии, здесь им было бы сложнее, и они голодали бы.

— Линдорм, — сказал Беккер, он стоял, потому что предложил Клэру единственное кресло. Валентинелли стоял у двери, разглядывал ногти, комната была слишком маленькой для четырех мужчин и старых женских юбок — Ja. Чуть больше двух недель назад только открылся, делает доставки, — его акцент был смесью языка его матери и песней в нос, как делали на пристани. — Мы удивились. Но они хорошо платили пруссам, и товар разгребали. Никто не стал бы сидеть просто так, без выгоды.

— Что они платили? — Клэр осторожно устроился. Кресло было удивительно хрупким, а пол — кривым.