Дело о железном змее

«Вот зачем им были головной и спинной мозг, — его конечности отказывались двигаться, мозг кипел. — Ментат из Измененной магии? Но как? Как это возможно?».

Земля не прекращала дрожать, и воображение Клэра рисовало ему другую меху в глубинах заброшенного карьера, золотые диски на их груди искрились, оживая, а рабочие, что построили их — а он вдруг стал почти уверен, что они были собраны существами как металлические пугала в глубинах Блэкверк, — прыгали с яростным механическим смехом, их глаза сияли безумным алым умом.

Если дракон мог управлять шумом и адским жаром Блэкверка, он мог легко заставить не спящих металлических миньонов строить во влажной тьме подземелья. Другая мысль сделала Клэра еще холоднее, может, в этом жутком искусства механизмов существ было несколько.

— Вниз! — завопил Людовико, толкая его к Зигмунду. Они рухнули кучек, шляпа Клэра пропала в переросшей изгороди. Пахло соком сломанных веток, озоном, нагретым машинным маслом, раскаленным металлом и каменной пылью.

Меха была огромной.

«Конечно, уравнения такие сложные. Это меняет все».

Валентинелли пригнулся, давил бедром на плечо Зига. Баварец оказался в грязи, Клэр подумал, что неаполитанец радуется шансу сделать так… но это не сработало. Большая меха, поднимающаяся из развалин дома, похоже, как-то могла уловить их. Глаза на паучьей голове искрились золотым током, существо двигалось среди дымящихся руин. Громкое щелканье раздавалось в дрожащем воздухе, и щели появлялись там, где у живого паука был бы прядильный орган. Пушки появились на месте, и желудок Клэра сжался, отправляя ему тревожное послание.

Пушки зловеще направились на Клэра и его товарищей. Неаполитанец выругался…

…и грохот был таким сильным, что все другие звуки пропали, когда меха выстрелила.

Глава тридцать вторая

Поездка Бэннон

Белая кость, красные мышцы, темный металл. Пар, куски спин разных цветов дергались, стряхивали с себя солому и отходы. Копыта срастались из металлических кусков, магия трещала, соединяя обломки костей, и они становились ногами.

Эмма Бэннон стояла, глаза были открыты, но ничего не видели, были черными полностью. Ее руки были вытянуты, ладони — сложены чашей, она склонилась, словно от сильного ветра, но ее кудри лишь немного подрагивали. Ее изорванные юбки трепетали, а на бледной коже мелькали символы. Острые края их не сияли.

Не совсем. Символы скользили по ее коже, были черными, а их острые края подсвечивались зловещим зеленым огнем.

Пение вырывалось из ее неподвижного рта, но она не озвучивала его. Ее губы были приоткрыты, язык не двигался, слова вырывались из пассивного горла. Язык был не Исцелением, не Разрушением, не Именованием, не Связью. Это не был Язык Белого или Серого. Это был темнейший Черный, и этому языку дали свободу.

Дисциплина была не с рождением, но и не выбиралась толком. Предрасположенность и характер ведьмы, колдуна, манта или волшебника сужали выбор, пока в последний год обучения в Коллегии практикующий не прибывал к Дисциплине, которая, казалось, была определена заранее.

Неволшебники боялись Серых и презирали Черных, придумывая названиям значениях, которых там не было. Белые часто вредили сильнее, чем исцеляли, и Черные были спокойны ночью после тяжелой работы днем, так говорили.

Белые спорили. Серые держали мнение при себе.

Но даже среди Черных Эндор… не боялись. Но относились с опаской. Когда-то один из их вида вернул тень к плоти, чтобы ответить королю, об этом до сих пор шептались потрясенно.

Ноги согнулись, мясо и мышцы цеплялись к вернувшимся костям. Металл с шестеренками покрывал каждую кость, бежал нитями по мышцам, трещал тем же зеленым гнилым свечением, что и символы на коже Эммы.

Фигура появилась за ней, неразличимая в пыли и дыму магии. Две фигуры, одна прислонялась к другой, оба были высокими мускулистыми мужчинами, они шли среди разбитых кирпичей и прочих следов разрушения. У одного мужчины глаза были темными, радужки другого горели желтым во мгле.

Изящные пальцы Эммы напряглись. Пение стало поразительно низким. Появилась холка, это точно была лошадь, но очень большая. Сшитые куски спины лошади соединились с ногами, обтянутыми мышцами с железным кружевом. Шея поднялась в гордом изгибе, кость блестела, удлинялась до тонких коротких шипов гривы. Хвост был с металлическими волосинками, и голова была из двух механических черепов, слитых вместе для большой, немного измененной. В голове были острые зубы не лошади, а в костяных глазницах было темно и пусто.

Конь застыл. Рябь бежала по законченной спине. Больше металла дрожало и поднималось с пола, магией притягиваясь, становясь броней. Седло появилось из обрывков кожаной сумки.

Плоть, металл, кость и магия стали большим боевым конем, его плечи напряглись, эфирная сила боролась с Природой. Броня, зелено-черное сияние и ткань из пыли и свечения закрывали хрупкие места, и существо выглядело зловеще.

Пальцы волшебницы взметнулись. Пение остановилось, развернулось в ее горле и стало Словом:

— Кс…в!

Эха не было, но звучали слоги долго, дыра в ткани мира, занавес был сдвинут в сторону. И что-то… спустилось.

Хлорос поднял огромную голову. Зеленые искры вспыхнули в глазницах. Щелканье пробежало по телу существа, броня двигалась, устраивалась, ее окутала пыль и эфир.

Потрескивающая тишина. Но Работа была не закончена, волшебница прошла вперед, и черный камень на ее горле вспыхнул зеленым огнем, как обжигающий глаз и разум. Она прыгнула, схватилась за луку седла, ее нога нашла большое серебряное стремя. Она легко, как листик, забралась в седло, и после этого звякнули музыкально шпоры. Ее броня появилась, окутав ее кожу в Черной магии, растеклась по телу, как жидкость, опустившись по ногам и сковав ее бедра и торс. Ее голова отклонилась, темные кудри дрожали, как перья, и шлем поднялся над плечами в шипах. Зеленые узоры чар потекли по почерневшему от магии металла, острые рукавицы затрещали, ее пальцы сжались, их бледность пропала, как прутья березы в потоках чернил.

Из глубин снова раздалось Слово:

— Кс…в!

Хлорос, Бледная лошадь, заржала. Звук разбивал оставшиеся куски конюшни, и двое наблюдающих вздрогнули.

— Кс…в! — последний раз Слово зазвучало треском огромного костра.

Хлорос тряхнул гривой, передние копыта поднялись. Конь встал на дыбы, всадница двигалась с поразительной грацией, сливалась с этой ядовитой красотой. Когда гром Слова утих, прекрасный Хлорос горел бледно-зеленым огнем. В центре каждого языка пламени была тьма между звездами, нить отрицания.