Дело о золотой маске
Шрифт:
— Я догадываюсь. А вы так и не сказали отчего сами не веселы, — напомнил Итен. Хотелось сменить тему.
Дракаретт повертел в руках бутылку, отхлебнул из горла, передал ему.
— Допивай и открой, пожалуйста, следующую, — велел он. — Я сегодня с тобой, инспектор, просто-таки на одной волне.
— Неужели ваше сердце тоже оказалось разбито? — упрашивать дважды Итен себя не заставил.
— Мое? Ты думаешь, у света нашей аристократии, то есть меня, вообще есть, чего разбивать?
— Не прибедняйтесь, Грейл.
Невесть откуда взявшийся ветерок тронул занавеску. Небо совсем потемнело, зато улица, по которой они ехали сияла красками огней: и из окон, и от фонарей,
Они миновали перекресток, и карета пошла быстрее. Итен задернул шторку. В конце концов, пялиться на виды не слишком красиво, находясь в компании.
— Скажем так, я отмечаю избавление от юношеских фантазий и фанаберий, — все же сказал Дракаретт, когда Итен уже и не ждал продолжения беседы.
— Неужели? А мне показалось, дама Киршиц произвела на вас впечатление.
— Я лучше понял собственную мать, благодаря ей, — сказал, как отрезал, Дракаретт, выждал некоторую паузу, всмотрелся Итену в лицо и постановил: — Ты не лукавил, говоря, что абсолютно равнодушен к высшему кругу и вьющемся вокруг нас сплетням.
— Так и есть. А были сомнения?
— Ты не интересовался историями, которые бродят вокруг меня, словно акулы в южном море возле утлого плота с несчастными, потерпевшими кораблекрушение.
— Ну у вас и сравнения, Грейл, — попробовал отшутиться Итен, но ему не удалось.
То ли лорд был уязвлен столь вопиющим невниманием к своей прекрасной персоне, то ли пришел в восторг от этого пренебрежения.
— Но вот не навести справки и не узнать хоть немного о семье человека, с которым не только общаешься, но и имеешь дела. Скажу больше: от которого, возможно, многое зависит… — Дракаретт цокнул языком. — У меня попросту нет слов, Итен. Какая беспечность!
В щель между занавеской и дверью заглянул фонарь и убрался. С такой скоростью, что дух должно было бы захватить, но Итен не обратил внимания. Если не сосредотачиваться специально, скорости не ощущалось. Карета обладала плавным ходом.
— Я не собираюсь с вами породниться, Грейл, потому ни к чему мне выяснять ваши аристократические хроники, — сказал Итен немного грубее, чем собирался. — Мне вас и без истории семьи достаточно.
— А знай вы, что моя мать сбежала с драконом, не удивлялись бы комедии, которую я ломал, очутившись в обществе хозяйки? — поинтересовался Дракаретт, присасываясь к горлышку бутылки.
— Я и так не воспринял ваше поведение комедией. Да и вы… можно подумать, не знали, кем является дама Киршиц.
— Знал, конечно, — Дракаретт отдал бутылку, — даже видел, здоровался издали. А вот говорить, находиться рядом… — он покачал головой. — Не приходилось. Драконородные… Наше родство с драконами понятно. А знаешь, отчего к нам прилепилось прозвание драконьими владыками?
Итен не знал.
— А это, инспектор, такая тонкая ирония, хотя скорее напоминает издевку. У людей владыка чем-то обладает, вернее, владеет, не так ли?
Итен кивнул.
— Драконы же зовут подобным образом зависимых или одержимых. Детеныши — владыки своих родителей.
— Умно, — припомнив, как носились многие знакомые со своими чадами, сказал Итен.
— Над владыкой довлеет владение.
—
Аристократ обязан всегда держать физиономию кирпичом, богач трясется над своим сокровищем и боится, как бы не украли, карьерист страшится быть уволенным…— Суть ты уловил верно, — никак не отреагировав на издевку с кирпичом, сказал Дракаретт.
— Не сказал бы, — признался Итен. — Как вы неоднократно замечали, образованности мне не хватает.
— Образование у нас в Челии не слишком хорошее, это точно, — посетовал Дракаретт и надолго умолк.
Колесо ухнуло в яму.
— По ходу, к дому подъезжаем, — заметил Итен и уточнил: — К моему.
— Говоря простым языком, людям, имеющим драконородство, затуманивает разум близость к дракону. Не ко всем драконам, конечно, иначе посольства прекратили бы свою работу порядком давно. Я не знаю, какие условия должны совпасть, но уж если совпадут… — Дракаретт провел ладонью по лицу, будто стремясь стереть нечто невидимое. — Наш мир очень сбалансирован, если подумать. Даря одно, он забирает равноценное. Вкладывая силу, награждает слабостью.
— И… это означает…
— Да то же, что у тебя с апельсином и шоколадом, Итен, только гораздо хуже. У мамы условия совпали абсолютно. Тот, с кем она бежала, забыв семью, дом, фамилию… обо мне тоже, прибыл с посольством от драконов. Они и встретились-то случайно, на каком-то мало чего значащем приеме, на который мои родители не собирались, но в последний момент все же поехали. Уж не помню почему: то ли захотели развлечься, то ли отец узнал о ком-то, с кем желал переговорить. Половина деловых встреч у нас происходит на балах. Догадываешься, почему?
— Большое скопление народа. Магическая защита дома, — пошутил Итен, но, как оказалось, угадал.
— И чужая территория, — покивал Дракаретт. — Именно так. Безопасность и равное положение участников переговоров.
— Не рассказывайте, если не хотите, — сказал Итен.
— В том и дело, что хочу! Кому мне поплакаться, как не тебе? Не прочему же аристократическому сброду, только зовущему себя приятелями, а на самом деле готовому глотку перегрызть. И не незнакомцу в кабаке, способному сложить два и два, а на утро побежать в первую попавшуюся газетенку менять информацию на возможность опохмелиться. Ты ведь не сделаешь ни того, ни другого.
— Уверены? После сегодняшнего как бы не постигло меня похмелье.
— Ты маг. Справишься как-нибудь, — заверил Дракаретт, кивнув на бутылку.
Выпили.
— Мне попросту ни к чему, — сказал Итен.
— Деньги нужны всем.
— Вы даже не представляете, Грейл, как немного нужно одинокому боевому магу, на дух не переносящему сладкое. У меня даже кот… специфический и еду добывает самостоятельно.
Дракаретт коротко рассмеялся, но тотчас посерьезнел.
— Я все эти годы считал мать предательницей, недостойной ни упоминания, ни воспоминаний. Той же монетой платил ей и отец, так что на почве ненависти к изменнице мы неплохо поняли друг друга. А поняв, заодно и приняли мелкие особенности и капризы, стараясь не конфликтовать из-за мелочей. Я не закатывал истерик по поводу посещения им, так скажем, заведений предосудительного досуга. Он спокойно отнесся к моему нежеланию поступать на имперскую службу и делать карьеру при дворе. При всех его сначала намеках мне, а затем прямых заявлений о необходимости остепениться и заиметь наследника, его ждало напомнание о неверных супругах. Потому вскоре он поумерил матримониальные аппетиты, касавшиеся моей скромной персоны, а со временем и отстал совсем. Но он все же простил… под конец жизненного пути. Надо ли говорить, что столь вопиющего прекраснодушия я не оценил?