Дело об «Иррегулярных силах с Бейкер-стрит»

— Я… то есть… — удивлённо повернулся к нему доктор Боттомли.

— Пожалуйста, доктор. Я проверил в нью-йоркской полиции. Не делайте вид, что не знаете. Итак?

— Да.

— И эту Энн Ларсен однажды нашли в вашем кабинете лежащей без сознания после исключительно жестокого нападения?

— Да.

— И эта Энн Ларсен так и не пришла в себя до конца, так что вам пришлось отправить её в лечебницу вашего друга, доктора Уизерса?

— Да, но…

— И Стивен Уорр в то время был вашим пациентом?

— Он консультировался у меня о…

— И он случайно или намеренно мог зайти в ваш кабинет, пока вас не было? И разве вы не поняли из рассказа мистера Ридгли о медсестре, у которой случился рецидив от одного имени Уорра, что он, очевидно, и напал тогда на Энн Ларсен?

Лишь эспаньолка осталась от прежнего доктора Руфуса Боттомли. Позади неё было исказившееся старческое лицо над обвисшим телом.

— Я не понимаю, лейтенант… — без всякой надежды произнёс он.

— Вот где твоё дело, Герман, — повернулся Джексон к лейтенанту Финчу.

Старший лейтенант выказал нерешительность.

— Ты неплохо поработал, раскопав всё это добро, Энди. Но вспомни о его алиби.

— А кто даёт ему это алиби? Доктор Уизерс, видевший рецидив у Энн Ларсен, при звуках имени Уорра из почти излеченной пациентки превратившейся в беспомощную развалину. И после этого, думаешь, он выдаст убийцу Уорра?

— Я ничего не могу сказать, джентльмены, — Боттомли уже сидел. Голос его был теперь тонким и старым. — Верно, я захотел убить Уорра с того самого момента, как узнал, что это он напал на Энн. Эта девушка была мне как дочь, и человек, разрушивший её жизнь, заслуживал наказания большего, чем любое, какое я мог на него навлечь. Моя единственная защита в том, что я думал, будто Уорр уже мёртв. Если бы я постиг его розыгрыш, можете быть уверены, я превратил бы этот розыгрыш в правду. Я этого не сделал. Можете верить или нет, как хотите. Теперь, когда Уорр и Крюз при участии Ридгли вновь довели Энн до безумия, мне всё равно.

— Так теперь и я злодей, Боттомли? — рассмеялся Ридгли. — Отлично; но, думаю, вы чуть лишку строги к Уорру. Если желание изнасиловать эту блондинку — признак злодейства, то я член клуба. Не даст мне кто-нибудь выпить?

— Нет, — сказал лейтенант Финч.

— Ну, Герман? — спросил Джексон. — Мне чертовски жаль беднягу, но…

— Но вы хотите очистить своё доброе имя детектива, — вежливо проговорил Ридгли.

— Слушай, ты, сквернословящая крыса! Только потому, что ты лежишь на диване с…

— Энди, Энди, — заговорил Финч так, как в старые добрые времена говорил с пьяницами — успокаивающе, но сурово. — Придержи лошадей. Давай послушаем, что скажут остальные. Продолжайте, Эванс.

— Должен признаться, — продолжал председатель, — что я несколько потрясён и немало удивлён этими обвинениями. Герр Федерхут, есть ли и у вас что-нибудь поразительное?

Австриец покачал седой головой.

— Как вам известно, на родине я был юристом. На мой взгляд, только в книгах дилетант должен раскрыть преступление. В реальности я доверяю полиции. Перед ними стоит эта задача; я лишь бедный эмигрант, который сидит и слушает.

— Мило с вашей стороны, герр Федерхут.

Странный напор, звучавший в словах мистера Эванса, всем казался бессмысленным. В последовавшей за ними паузе от двери внезапно раздался хрип.

— Вы что-то сказали, сержант?

На мгновение все обернулись. Они совсем забыли о своём Ватсоне. Под огнём стольких взглядов сержант смутился.

— Я ничего не говорил, — пробормотал он. — Просто проглотил кусок леденца. Простите, я во что-то вляпался.

— Всё в порядке, мой дорогой Ватсон.

— Ну да, — нахмурился сержант. — Пока я всё не испортил. Что он сказал?

— Кто сказал?

— Он сказал, что он всего лишь бедный кто-то там.

— Герр Федерхут сказал, что он эмигрант — человек, покинувший родину. Это французское слово.

— Но я думал, что он немец, — сержант Ватсон, похоже, счёл это обстоятельство подозрительным.

Федерхут улыбнулся.

— В Третьем Рейхе бедные писатели принуждены использовать bloss echt deutsche Worter — только истинно немецкие слова. Но мы, эмигранты, Gott sei Dank, [122] мы можем говорить, как пожелаем. Это, как видите, элементарно, мой дорогой Ватсон.

122

Слава богу (нем.).

Сержант нахмурился ещё сильнее.

— Похоже, ребята, вам очень весело, — мрачно заметил он.

— Мистер Ридгли? — спросил председатель.

— Итак, Джон О’Даб приберегает свой большой выход Дерринга Дрю для грандиозного финала? Пусть остальные скажут свои мелочи, а затем — бум! — вспыхивает пламя славы. Общий восторг! Ладно, побуду марионеткой, если мне дадут выпить.

— Нет, — терпеливо проговорил Финч.

Ридгли пожал плечами.

— Меня во всём этом заботит только одно. Вы все так беспокоитесь о Стивене Уорре. Ни в одном из ваших решений пока нет ни слова о том, кто стрелял в меня. Я не хочу показаться заносчивым — Ридгли никогда не зазнаются, даже если это Ридгли III, — но я действительно полагаю, что моё дело нужно рассмотреть, даже если я не умер. Покушение на убийство тоже преступление, не так ли, лейтенант? А теперь могу я выпить?

— Да, — ответил Финч, — на ваш первый вопрос. Ответ на второй — всё ещё нет.

— Очень хорошо, — сказал Харрисон Ридгли III. — Тогда я не скажу вам, кто меня застрелил.

Глава 23

— Какого чёрта! — восклицание лейтенанта Финча было самым громким из множества подобных ему, прокатившихся по всей комнате. — Так вы знали и скрывали от нас? Очнитесь, Ридгли.

— За одну маленькую рюмочку. Не очень маленькую.

— Вы расскажете нам без всяких условий, иначе понесёте ответственность как сообщник, — сказал Финч с изящным пренебрежением к более точным нюансам закона.

— Дай ему выпить, Герман, — настаивал Джексон. — Это не убьёт его.

— Хорошо, — хмыкнул Финч. — Мисс О’Брин, налейте ему, пожалуйста. Итак, Ридгли, кого вы узнали?

Ридгли допил рюмку и задумчиво посмотрел на бутылку.

— Никого, лейтенант, — улыбнулся он.

— Но вы сказали…

— Я сказал, что сообщу вам, кто стрелял в меня. Я так и сделаю; но реконструкцией, а не опознанием. Слушайте, дети мои: вчера вечером, когда в меня стреляли, в доме было лишь пятеро, помимо меня, человек: миссис Хадсон, Эванс, Боттомли, сержант Ватсон и лейтенант Финч. Мы можем вычеркнуть вас, лейтенант, а вместе с вами и нашего дорогого, пусть и несколько элементарного, Ватсона; и, несмотря на поразительные выводы доктора Боттомли, я отказываюсь всерьёз рассматривать миссис Хадсон персонажем этой драмы. Хотя у меня мог быть какой-то мотив напасть на Эванса за его абсурдное обвинение в сестроубийстве (в то время я полагал это его собственным изобретением; теперь я понимаю, что это была часть маленькой игры Уорра), у него не было ни малейшей причины пытаться убить меня. И остаётся… ну, джентльмены, все хором! Кто остаётся? Именно — доктор Руфус Боттомли.

— Очень изящно, — скептически заметил Финч. — Не считая того, что и у него не было ни малейшей причины.

— Нет? Вы видели, как фанатично он воспринимает трагедию Энн Ларсен. В моём уорбертоновском приключении я близко подобрался к истину об этой трагедии, хуже того, я высмеял её и превознёс собственные, используя термин доктора, сатирианские мысли об этой прекрасной девице. Я был виновен в святотатстве по отношению к его возлюбленной.

На мгновение доктор Боттомли вспыхнул прежним духом.