Дело Зорге. Следствие и судебный процесс.

Но вот в письмах Одзаки вес чаще начали проскальзывать жалобы на собственное недомогание. Его мучили то одни, то другие болезни. Он все больше слабел.

В столь же тяжелом состоянии находились и другие узники Сугамо. Осужденный на пожизненное заключение, Бранко Вукелич буквально таял в своей одиночной камере. Кто бы мог признать теперь в этом изможденном человеке жизнерадостного, общительного и остроумного собеседника?

Со своей женой Есико Вукелич прожил лишь два счастливых года. Их сыну Хироси не было и года, когда люди из токко увели его'отца. Исполняя волю мужа, Есико Ямасаки-Вукелич долго разыскивала мать Бранко. Наконец судьба ей улыбнулась. 15 декабря 1946 г. она получила возможность послать ей письмо. Вот выдержки из этого послания: «Дорогая мама! Один французский корреспондент в Токио сообщил, что его агентству удалось найти Вас в Загребе. Узнав об этом, я была счастлива... Корреспондент сообщил хне также, что Вы желали бы узнать подробности, касающиеся Бранко. Мне очень горько, что я вынуждена рассказывать о таких тяжелых вещах...

Наша совместная счастливая жизнь длилась недолго. 18 октября 1941 г. Бранко был арестован. Его посадили в тюрьму Сугамо в Токио. До апреля 1944 г. я еще имела возможность навещать его, приносить ему одежду, книги, деньги, чтобы он мог купить себе что-нибудь. Затем мне разрешили видеть его лишь раз в месяц...

В июле 1944 г. он был переведен в тюрьму Абасири на острове Хоккайдо — самый плохой с точки зрения климата район на севере нашей страны. Мне разрешили свидание с ним на 30 минут перед его отправкой из Токио. Я привела и нашего маленького сына. Как могла я знать тогда, что это было наше последнее свидание?.. Я не могла сдержать слез, когда увидела его таким худым и изможденным. Но его улыбка была полна оптимизма, и он меня успокоил, как это он делал всегда» 34.

Столь же изнурен суровым тюремным режимом и полуголодным существованием был и Макс Клаузен.

Для отбывания пожизненного заключения, к которому он был приговорен, Клаузен был переведен в тюрьму г. Сэндай. Но условия там были еще тяжелее. Вот что вспоминает об этом периоде своего заключения Макс Клаузен: «В камере, куда меня бросили, уже давно никто не сидел. Там не было даже циновки, а из щелей пола выползали сотни тысяч блох. Я не мог спать. Я не знал покоя ни ночью, ни днем... Когда меня освободили, здоровье было совершенно подорвано, сильно отекли ноги, страдал авитаминозом... По прибытии в Токио я впервые после войны увиделся со своей Анни. Мы были настолько худы, что сначала не узнали друг друга» 35.

Рано утром 7 ноября 1944 г. Хоцуми Одзаки решил написать письмо жене и дочери. Это было его обычное, очередное письмо. Незадолго до этого приезжал с Тайваня повидаться с ним его отец. В это утро старик находился уже на обратном пути. Одзаки выражает беспокойство, благополучно ли завершится поездка отца. Он просит жену немедленно уведомить его, как только станет известно, что отец добрался до дому. Как всегда, он беспокоится о жене и дочери. Их будущее его путает. «В последнее время все чаще и чаще слышны сирены воздушных тревог». Какие еще испытания предстоят его народу и дорогим для него Эйко и Нко? А тут надвигается зима, а с нею и новые трудности. «Становится все холоднее. В этом году, я думаю, нехватка угля будет еще сильнее. Я тоже буду изо всех сил бороться с холодом». Он молит судьбу, чтобы жена и дочь были здоровы и способны преодолеть новые и еще более тяжелые испытания 36.

Отправив письмо, Одзаки, как обычно, принялся за чтение, не подозревая, что это было его последнее утро. Вот как об этих минутах вспоминает один из заключенных:

«Дверь 11-й камеры первого этажа второго корпуса медленно открылась.

— Ну, что же, выходи,— с запинкой, показывая взглядом, произнес старший надзиратель.

— Переодеваться? — медленно ответил вопросом Од-

вакн-кун.

Тюремщик молча кивнул головой.

Одежда смертника для этого дня, который все же когда-то должен был наступить, была уже подготовлена. Одзаки-кун быстро переоделся с головы до ног.

— Долго я доставлял вам хлопоты... теперь протайте.

Кинув эти прощальные слова тюремщикам, сопровождаемый старшим надзирателем, он твердыми шагами вышел из камеры».

Ритуал приведения смертного приговора в исполнение включал в себя опрос осужденного: имя, возраст и т. д. Делалось это якобы для того, чтобы удостовериться, то ли это самое лицо, которое должно быть предано казни. Затем следовало оглашение приказа о приведении приговора в исполнение. Формально вся процедура облекалась в форму строгого соблюдения «законности». Но это было не что иное, как хорошо рассчитанный садизм — прежде чем умертвить осужденного, его подвергали последней моральной пытке.

Что касается Рихарда Зорге и Хоцуми Одзаки, то и это испытание, которому их подвергли в смертный час. не смогло принести удовлетворения тем, кому надлежало привести приговор в исполнение.

День казни —7 ноября —был выбран не случайно. Га мои Юда, возглавивший к тому времени отдел по идеологическим преступлениям прокуратуры Токийского округа, впоследствии утверждал, что для приведения смертного приговора в исполнение «был специально выбран день годовщины русской революции, исходя из благожелательства, характерного для японского буендо (кодекс самурайской морали.— С. Б.)»37. Однако это утверждение не более чем жалкая и циничная попытка задним числом оправдать садистскую изощренность фашистских инквизиторов.

Первым был казнен Хоцуми Одзаки. Это произошло в 9 час. 33 мин. по токийскому времени. В 10 час. 20 мин. свершилась казнь над Рихардом Зорге. При казни, по словам Юда, кроме него присутствовали начальник

челопек, стр. 257.

тюрьмы Итидзима, его заместитель, секретарь прокуратуры и тюремный капеллан.

По свидетельству Юда, Рихард Зорге встретил смерть без тени страха и с большим достоинством. Приблизившись к месту казни, он по-немецки громко сказал: «Выражаю свои последние мысли!», а затем на японском языке произнес: «Да здравствует Коммунистическая партия. Советский Союз, Красная Армия!»38. Это были последние слова Рихарда Зорге.

Японские власти, державшие «дело Зорге» в строгом секрете, не сообщили ничего о казни. Ни одной строчкой об этом не обмолвилась и японская печать, строго регламентировавшаяся правительственной цензурой. Единственный, кому власти решили сообщить о казни Рихарда Зорге, и то в устной форме, был немецкий посол Генрих Штаммер 39.

Теперь из пяти главных обвиняемых по «делу Зорге» оставались двое-Макс Клаузен и Бранко Вукелич, переживший своих товарищей только на два месяца. Брошенный в сырую и холодную камеру, он заболел воспалением легких и больше уже не поднимался. 13 января 1945 г. его не стало.

«Я хотела поехать навестить его на Хоккайдо в самое ближайшее время, но он был против, — писала Есико матери Бранко.—Он сказал, что наш сын еще слишком мал и что нашей с ним главной заботой должна быть забота о благополучии ребенка...

Я никогда не прощу себе, что послушалась его и ожидала весны. Он не пережил зиму...

Несчастье настигло меня в ночь на 15 января 1945 г., когда я получила телеграмму, в которой говорилось: «Приедете ли Вы сами, чтобы позаботиться об умершем, или мы должны принять необходимые меры?' Тюрьма Абасири»... В тюрьме я увидела его уже в гробу. Он был одет во все белое по японскому обычаю. Страшно худой, буквально — кожа да кости. Рыдания моего одинокого сердца могли бы растопить небеса... Его отвезли на автомобиле в крематорий, и я присутствовала при крема-

157

1Г)6

ими. Видеть все это для меня было ужасно. Я хотела броситься в огонь вместе с ним, но мысль о маленьком Хироси, который ждал меня в Токио, сдержала меня»40.

Вукелич чувствовал, что дни его сочтены, еще в конце декабря, когда жестокая болезнь уже свалила его с ног. Тогда он написал свое последнее письмо к жене. Но тюремные власти не торопились его отправлять. Есико получила это письмо всего за несколько дней до вручения ей роковой телеграммы. Но даже и в эти последние дни своей жизни, изнуренный болезнью, Бранко Вукелич не утратил стойкости духа. В его письме нет ни одной жалобы на бедственное положение, ни намека на то, что он чувствует близость конца. Только тревога за благополучие дорогих для него жены и сына, только стремление морально поддержать свою подругу, придать ей больше сил перед лицом обрушившихся на нее тягот судьбы.