Дело Зорге. Следствие и судебный процесс.

В мрачном судебном зале тоскливую пустоту подчеркивал десяток молчаливо маячивших приглашенных — особо доверенных лиц.

Условия, в которых теперь проходила борьба отваж-

tiofo сч)ветского разведчика, были еще более тяжелыми, чем в период следствия и процедуры ёсин. Так же как и тогда, слушание дела велось на японском языке. Но если во время следствия и в процедуре ёсин Зорге хоть имел возможность требовать обстоятельного перевода, то теперь он был лишен и этого. С трудом улавливал он смысл того, что скороговоркой говорили прокурор, председательствующий или секретарь суда, одновременно следя за интермиттирующим (прерывистым) переводом, который делал для него Еситоси Икома.

Но и в этих условиях Рихард Зорге вел свой последний бой с не покидавшим его мужеством и непреклонностью. Как и на протяжении всего следствия и ведения процедуры ёсин, участники процедуры кохан более всего интересовались идейными убеждениями обвиняемого, пытаясь добиться его отказа от них. Но потуги их были тщетны. По свидетельству адвоката Асанума, на вопрос Такада о мотивах вступления в ряды коммунистов Рихард Зорге ответил: «Я участвовал в первой мировой войне, сражаясь и на западном, и на восточном фронтах. Несколько раз был ранен. На своем личном опыте я убедился, что война — это несчастье. Но война — это в конечном счете не что иное, как результат соперничества в капиталистическом обществе. Я убежден: чтобы устранить эту трагедию человечества, надо уничтожить капитализм» 17.

С той же благородной самоотверженностью, как и во время следствия, Рихард Зорге и при слушании дела коллегией окружного суда, по словам адвоката Асанума, «всю вину брал на себя и пытался снять се с других обвиняемых». В связи с этим адвокат говорил: «Доктор Зорге очень затруднял мне вести его защиту»18.

Дело в том, что Асанума, выступая на суде, избрал следующую версию защиты: Зорге — иностранец, и поэтому он должен нести меньшую ответственность, чем обвиняемые японцы, особенно Одзаки, ибо они нарушили законы государства, гражданами которого являются. Поэтому, считал Асанума, суд должен учесть это обстоятельство и определить меньшую меру наказания для Зорге, чем для Одзаки. Но Рихард Зорге не допускал и мысли о том, чтобы искать смягчения своей участи подобной ценой.

В памяти очевидцев сохранился следующий эпизод, произошедший на одном из заседаний. Не посоветовавшись со своим подзащитным, Асанума неожиданно попросил слова для реплики и обратился к суду с ходатайством в указанном выше духе. Зорге тут же потребовал слова и заявил: «То, что только что сказал мой адвокат, ошибочно, и я не могу с ним согласиться. Ответственным за создание этой организации и за ее деятельность являюсь только я один. Другие участники были всего лишь моими помощниками. Так, например, Одзаки был лишь моим советником и собеседником по политическим проблемам. Если моя организация и ее деятельность являлись нарушением закона, то вину следует возложить только на меня одного. Было бы крайне ошибочным возлагать вину на Одзаки, снимая ее с меня»19.

Когда слушание дела Рихарда Зорге в окружном суде в основном было закончено и оставалось лишь подготовить приговор, полицейские власти вновь вспомнили о существовании Ханако Исии. В августе 1943 г. она была схвачена и доставлена в полицейский участок Едо-баси, где находилась под арестом шесть суток, подвергаясь унизительным допросам. Следователи добивались от Ханако Исии новых улик против Рихарда Зорге. Но их попытки оказались тщетными, и Ханако Исии была освобождена.

Только шесть суток провела Ханако Исии в этом мрачном полицейском застенке, но на всю жизнь они остались у нее в памяти как дни, проведенные в преисподней. Она с ужасом думала о Зорге, который в течение долгих, долгих месяцев ведет такую же, если не еще более страшную, жизнь в своей тюремной камере20.

Вслед за Одзаки и Зорге перед коллегией окружного суда поочередно предстали Вукелич, Клаузен и другие обвиняемые. В начале сентября процедура кохан подошла к своей последней стадии — прениям сторон и вынесению приговора. Еще за месяц до этого, 3 августа, умер художник Ётоку Мияги. Организм Мияги, ослабленный давно пожиравшим его туберкулезом, был сломлен пытками и суровыми условиями тюремной жизни. «Я предвидел это и все же был глубоко потрясен,— писал Одзаки жене, узнав о смерти своего друга. Туберкулез! Его здоровье не вынесло здешней жизни. Мияги был чудесный человек... Он был совершенно одинок, и никто не приехал с его родины — Окинавы, чтобы взять его останки»2|.

Представитель обвинения потребовал для четырех главных обвиняемых смертной казни. Об этом дне впоследствии Макс Клаузен вспоминал следующее: «Прокурор потребовал вынесения мне смертного приговора. Это происходило при закрытых дверях. Закованный в цепи, я один стоял перед судьями»22. А вот что писал по этому поводу Одзаки 11 сентября: «Прокурор Хирамацу потребовал для меня в своей речи смертного приговора. Я ожидал этого и все-таки на какое-то мгновение растерялся, но тут же овладел собой...

До сегодняшнего утра я чувствовал себя спокойно. Одно только невыносимо для меня —это мысль об ударе для Эйко и ёко. Но все же Эйко, блестяще вынесшая столько страданий с самого начала этого дела, должна суметь справиться и с этим ударом. Я молюсь об этом. Вынесение приговора ожидается 29-го. Будь спокойна и с надеждой жди этого дня, ведь во взглядах прокурора и судей все же есть разница...

Отцу до вынесения-приговора ничего не сообщай, я думаю, так будет лучше. Думаю также, что не следует говорить об этом пока и ёко. Конечно, если об этом сообщат в газетах, тогда уж ничего не поделаешь»23.

Для тех немногих, кто, находясь за стенами тюрьмы, имел хоть малейшую возможность следить за ходом процесса, известие, что главным обвиняемым грозит смертная казнь, было большим ударом. Мало кто думал о вынесении столь жестокого приговора. Синьити Мацу-мото, например, писал позднее: «Мы не предполагали, что даже в наихудшем случае последует смертная казнь (мы получили такую информацию из весьма достоверных источников). В связи с этим мы надеялись, что по-

21 X о ц у м н Одзаки, Любовь подобна падающей звезде, стр. 94—95.

I кольку вскоре наступит день освобождения (в резуль-la re военного поражения Японии и освобождения в свя-

II с этим политических заключенных.— С. Б.), то пусть они получат по пять, даже по десять лет лишения свободы» 24.

Но этот оптимизм не разделяли сами заключенные. Весь опыт пережитого ими в процессе следствия и судебного разбирательства не оставлял сомнения в том, что им готовится самая суровая расправа. 27 сентября, за два дня до вынесения приговора, Хоцуми Одзаки писал жене: «Послезавтра день вынесения приговора. Когда вы получите это письмо, судьба моя, я думаю, будет уже решена. Поэтому откровенно расскажу вам о моем душевном состоянии... Чтобы не беспокоилась Эйко, я обычно говорил вам: верьте в здравый смысл председателя суда. Но сейчас, я думаю, наступило время, когда действует что-то иное, нежели здравый смысл. Короче говоря, мое положение сейчас безнадежно. Я вполне подготовлен к наихудшему... Смерть, однако, не имеет уж столь большого значения. Особенно сейчас, когда происходит всемирная бойня рода человеческого, в результате которой уже погибло свыше 10 млн.

II сейчас ежедневно гибнут тысячи людей. Я дожил до 43 лет и провел их вместе с Эйко и ёко. А ведь возможно, что мы могли расстаться несколько лет тому назад.

Во всяком случае, если я должен буду умереть, то встречу смерть с достоинством...

Может, вы подухМаете, что я, говоря о своем положении, только и знаю, что бравирую своим спокойным состоянием духа? Но это не так. Это совсем не так! Я Думаю, что именно сейчас настало время, когда ёко сможет понять, почему должен был умереть ее отец» 25.