Демократы
Шрифт:
Грнчарик так живо вообразил себе эту сцену, что даже прикрыл лицо ладонью и поднял локоть, как бы защищаясь от удара, хотя президент, старательно собиравший бумаги, и не думал о нем в эту минуту.
«Он все хочет сам видеть, знать и сделать, — рассуждал про себя главный советник, краем глаза наблюдая за своим шефом. — Это недостойно президента… Что, если бы за этим занятием его застал министр?»
— Оставьте, пан президент, я соберу, — сказал он вслух, — эта работа не для вас.
— А, подумаешь! Я и так никогда не занимаюсь гимнастикой.
«Вот то-то и оно, что ты все хочешь сделать сам, своими руками. — Грнчарик мысленно перешел со своим шефом на «ты». — Оттого у тебя и не хватает времени. Еще бы, каждая пустяковая бумажонка обязательно должна пройти через твои руки, чтобы ты сам отредактировал, сам исправил стиль и орфографические ошибки, ибо только то дело ты считаешь решенным правильно, которое ты сам просмотрел и в которое сам внес поправки. Ты бы с радостью и адреса надписывал, потому что только тот адрес верен, который
От ползания у Грнчарика началось сердцебиение, закружилась голова. «Еще удар случится, — испугался главный советник. Мысли у него начали путаться. — Этот человек ревностно относится к своей работе, власти, к любому доброму делу, на которое он способен, к любому справедливому решению… Ему хотелось бы, чтобы все было связано только с его именем… А вдруг, не дай бог, что-нибудь произойдет без его участия… Он, верно, думает, что стоит ему отвернуться — и дом развалится, а дом этот — вся страна. Она и так находится на самом берегу Дуная. Боже сохрани, какой-нибудь вице-президент мог бы ее спасти, и заслугу припишут ему… Да, завистливый человек!.. Вот и сидят эти бедняги в коридоре, как попугаи в клетке, рассматривают иллюстрированные журналы или любуются «стремительными потоками широкого Дуная». Так уж повелось, когда голова работает — весь организм отдыхает. Так и ты, несчастный президент, трудишься, а помощи ждать неоткуда. Ты вынужден торопиться, словно туча, гонимая ветром, прибивать, подобно граду, дорожную пыль, гудеть, как буря, сверкать молнией и греметь громом…»
Бумаги наконец были собраны. Президент поднялся с пола, уселся, широко расставив ноги, в кресло около окна и стал разбирать их.
— Выкладывайте, что там у вас, — хмуро и неприветливо сказал он. — Если они еще раз откроют окна, я вышвырну всю эту банду. Мы потеряли почти десять минут.
«Никого ты не вышвырнешь, — подумал Грнчарик, — все это слова… Я ведь знаю, что ты уже и депутатов заставил ползать вокруг своего письменного стола, пока они сами не выскользнули в дверь. И все-таки этот твой нелюбезный тон и угрозы «вышвырнуть банду» пугают нас всех. У меня вырвалось: «Иисус Мария!», когда меня вызвали к тебе. Масный трясся от волнения и кланялся телефонной трубке, а Осушатко-Тобиаш вспоминал про второе умывание, намыливание головы. Все мы знаем: это только летняя гроза. Она погремит и уйдет, но мы опасаемся, что она все поломает, что бедняга депутат не выйдет отсюда, что чиновника оттаскают за волосы и он останется без чуба и истерзанный упадет… Но после дождя тяжелая духота сменяется свежестью, — и вот уже показывается круглое улыбающееся лицо солнышка… Чуб наш не пострадал, а сами мы стали подвижнее и легче. Тот, кто стоял, как бук, — раскачался, кто еле плелся, заспешил, а кто бежал, успел шмыгнуть в дверь… Ты считаешь, что нам нужны такие грозы, особенно в управлении? Верно! Но нам это неприятно, очень неприятно. Люди не любят шума. Нас пугает каждый окрик…»
— Вы видели, сколько людей там ждет? Выкладывайте, да поживее, — повторил президент и, закашлявшись, вытер лоб платком. Он пододвинул к Грнчарику шкатулку красного дерева с сигарами и сигаретами, предлагая ему закурить, но Грнчарик учтиво поблагодарил — он-де курит только трубку.
— У меня нет для гостей ни чубуков, ни трубок, — буркнул шеф. — Один посетитель как-то спросил, нет ли у меня зубной щетки для гостей. Я ответил, что скорей найдутся брюки.
Грнчарик принужденно засмеялся. «Какой сарказм!» — подумал он.
— Вчера я до четырех утра подписывал бумаги, — ни с того ни с сего начал президент. — До двенадцати было еще более или менее весело. Я включил радио и слушал… У этого Флёгла {64} прекрасный голос… Но после двенадцати все затихло, и мне стало казаться, что по коридору кто-то ходит. Я ведь привык, что у меня постоянно кто-то есть за дверями, мне это чудится даже ночью. Может быть, я услышал себя, — приходится читать всю эту галиматью вслух. Вы не представляете, как у нас пишут. Чехи смягчают все звуки и уверены, что пишут по-словацки. Они думают, что там, где у них «а», у нас обязательно должно быть «я»… Раньше люди жаловались, что не понимают венгерского языка. А это они поймут?.. Я требую стиля, понятного интеллигенту и коровнице… Не на кого положиться!.. — вздохнул президент и тотчас же повысил голос: — Кто же я, черт возьми? Корректор или краевой президент?
64
Флёгл Арнольд (1885—1950) — оперный певец, бас, солист Национального театра в Братиславе, исполнитель народных песен.
Грнчарик хотел было сказать, что пан президент — глава страны, а не корректор, но президент так ударил по раскрытой папке, что угол бумаги загнулся; Грнчарик, зажмурившись, отпрянул.
— Такую пакость мне подают!.. Но довольно…
Тут он вспомнил еще о чем-то.
— Или вчера, например… Сидят два чиновника в одной большой комнате, но не ладят между собой. Вместо того чтобы просто наплевать друг другу в глаза,
они пишут официальные письма. Вы представляете, какая создается волокита, когда чиновники объявляют бюрократическую войну? Например, кто-то подает прошение. Ждет. Решения нет. Он подает второе прошение. Вот и получается, что по учреждению блуждают два прошения — два путника, которым следовало бы идти вместе к одной цели. А они идут порознь, одно в одной группе, другое — в другой. И, как назло, оба чиновника решают одно и то же дело по-разному. Одному путнику скажут «да», другому «нет»… Тут поневоле выйдешь из себя!.. Разогнать эту банду!.. А еще говорят: будьте спокойны, не волнуйтесь — берегите печень… Не волнуйся! Не волнуйся! Поменьше работай, не переутомляй себя! Могу ли я это себе позволить?.. Не могу. Ведь тогда будет не управление, а хлев… Не правда ли?.. Ну, выкладывайте!..Президент стал перебирать бумаги, лежавшие перед ним.
Грнчарик надеялся, что наконец-то они перейдут к делу Ландика, но президент потряс каким-то большим белым конвертом.
— Теперь в Праге у нас есть свой словацкий отдел! — воскликнул он, словно силясь сдержать восторг. — Наш референт может вмешаться в любое дело, касающееся Словакии. Без его согласия, — подчеркнул он, — никто не имеет права направлять в Словакию чешских чиновников, чтобы мы могли использовать наши кадры. А знаете, чем на самом деле будет заниматься этот словацкий референт?
«Любоваться Влтавой, — вертелось на языке у Грнчарика. — Вице-президенты будут любоваться Дунаем, а он — Влтавой».
— Он ни во что не будет вмешиваться, — опередил Грнчарика президент, — потому что если всюду будет совать свой нос, он у него вспухнет от щелчков. У меня он давно опух… Но, скажите мне, зачем тогда тут я, я, который знает Словакию как свои пять пальцев? Ведь даже курьера я не могу назначить без согласия свыше, хотя формально это мое право… Значит, краевое управление превратится в почтовый ящик, как когда-то министерство для Словакии? {65} Кто я? Президент или начальник почтового отделения? Знаете, что я? Плакат с большим вопросительным знаком. Сегодня объявляю: «Он приедет!», а через неделю спрашиваю: «Кто едет?» Ответ дает Прага… Я назначаю… Кого? Когда?.. Будьте любезны, спросите там. Там у них склад так называемых превосходных чиновников, от которых они были бы рады избавиться. Они решили: «Мы выберем и пошлем…» Вот и размещай потом здешних, словаков!.. Мы — вопросительное управление. Жужжит в управлении муха, а я и не знаю: можно ли ее поймать? Должен сначала спросить разрешения… Так ведь?..
65
…как когда-то министерство для Словакии… — В 1918 году в Братиславе было образовано министерство во главе с министром, ведавшее делами внутренней политики Словакии. В 30-е годы министерство было сначала перенесено в Прагу, затем упразднено и заменено «словацким отделом».
«Если даже и мух будешь ловить ты, то что же делать вице-президентам? Это ведь их полномочия», — мелькнула мысль у Грнчарика.
— И все обращаются ко мне. Вот здесь, полюбуйтесь — целых четыре письма по одному делу.
Он темпераментно брал письма одно за другим.
— Вдова Камила Ландикова обращается ко мне, как к отцу, у которого тоже есть дети и который поймет ее материнскую заботу… Само собой разумеется, что я отец каждому, кому что-то надо… Она хочет, чтоб ее сына, полицейского комиссара окружного управления в Старом Месте Ландика, перевели как можно дальше от этого города, потому что он связался с какой-то девушкой, женитьба на которой повредит его положению в обществе и помешает его карьере… Бабьи бредни. Ей, видно, хочется, чтоб ее сыночек сразу выскочил в министры! Карьера! Каждому нужна карьера… Комиссар!.. Ему нужно высокое положение в обществе!.. Знаете, когда я был назначен жупаном, ко мне домой приходили с визитами молодые женатые чиновники, и все — с исключительно красивыми женами. Через месяц примерно мы с женой отправились с ответными визитами. Она и говорит мне: «Послушай, но ведь этот чиновник был у нас с другой женой. У той — маленький шрам на лбу, а у этой — ничего нет». Стал я приглядываться. И верно: оказалось, чиновники приходили к нам с… подставными женами. Поэтому я объявил, что впредь буду принимать визитеров с женами по предъявлении брачного свидетельства… Вот так… Тогда кавалеры женились на дамах, с которыми случайно познакомились на улице, в кафе, в поезде, на вечере, увидели на сцене. Женились на неделю, на месяц, на год, на два, на десять лет, но и на всю жизнь, разумеется. Трудно отличить непорядочную девушку от порядочной, если она ведет себя как порядочная, и незаконную жену от законной, если та кажется законной. Начни я на это обращать внимание, придется перебрасывать чиновников, как кирпичи. Нет, я не футболист, а чиновники — не мячи.
Отложив письмо матери Ландика, президент взял в руки другое.
— Генеральный директор Дубец тоже настаивает на переводе этого Ландика: он-де — грубиян. Почему? Не пишет. Возможно, Ландик не пал ниц перед ним и не целовал ему руку от радости, что видит его… У генерального директора ведь на лбу не написано, что он большой пан. И какое дело нашему простому человеку до генерального директора зернового синдиката? Я люблю гордых и самолюбивых чиновников, они — стражи закона и справедливости. Чего пшеничный мешок вмешивается в мои дела?