День цезарей

– Ах, жареные дрозды!.. А это, если не ошибаюсь, гарум? [9]

– Точно так. Причем гарум, приготовленный особым способом моим чудодеем-поваром.

– М-м-м. Просто поверить не…

Их прервал крик, донесшийся из-за изгороди позади двора. Спустя секунду крик в ночном воздухе послышался снова, еще более пронзительно. Кричал Британник.

– Ну не надо! Не надо, прошу тебя!

В ответ на мольбу послышался глумливый смех его сводного брата.

Семпроний думал было встать, но, глянув на Агриппину, а затем на Палласа, замешкался. Они не реагировали на крики, словно не слыша их вовсе.

9

Гарум – популярный рыбный соус в древнеримской кухне; входил в состав большинства рецептов.

– Ну-ка, ну-ка, – ворковала Агриппина блюду с дроздами, – мне не терпится попробовать…

Двузубой вилкой она нанизала птичку и, переложив себе на тарелку, взяла ее кончиками пальцев и изящно надкусила.

– Не надо! Не надо! – доносились из-за изгороди прерывистые вопли Британника.

Семпроний огляделся в поисках поддержки, но почти все гости с беспечным, несколько рассеянным видом кушали. Один лишь Веспасиан раздраженно сел и завозился, пытаясь встать, но его бдительно ухватила за руку Домиция и потянула книзу: сиди, мол. Помимо него, свое недовольство выказал лишь один сухопарый старик в сенаторской тоге. Гневно оглядевшись, он во всеуслышание спросил:

– Ужели никто не вмешается? Совсем никто?

Агриппина бдительно ткнула в него пальцем:

– Сенатор Амрилл, призываю тебя к спокойствию. Ты нарушаешь благостность нашего вечера. А знаете, по моему мнению, повар Семпрония всех нас тут просто балует! Признаюсь, эти дроздочки – просто объедение. – И твердым, с металлическими нотками голосом добавила: – Сенатор Амрилл, ешь угощение без ерзаний. Сиди спокойно.

Шумливая возня на заднем краю двора продолжалась; Британник умолял и взывал к жалости. Нерон на это то посмеивался, то фыркал и поругивался сквозь плотоядный рык, в то время как гости, за исключением пожилого Амрилла, предпочитали налегать на еду, так как разговоры не клеились. Наконец после того, как Нерон издал похожий на стон вопль, крики унялись, сменившись негромким всхлипыванием того, кто младше и слабее.

Семпроний рискнул бросить взгляд через плечо и увидел, как вышедший из закутка император оправляет на себе тунику и, шурша сандалиями по гравию, возвращается к гостям. В свете жаровен и факелов лицо его матово поблескивало от испарины. К своему ложу император возвращаться не стал, а лишь приостановился возле преторианцев и велел отпустить раба-телохранителя. Приказ был тотчас выполнен; при этом гвардеец, что держал рабу руки за спиной, пихнул его вперед и пнул сзади под колени, отчего тот свалился на четвереньки.

– Ну что, я здесь неплохо позабавился, – сказал матери Нерон. – Братец, думаю, мой урок забудет не скоро… Однако теперь я чувствую себя утомленным и меня клонит в сон. Мы возвращаемся во дворец.

– Так скоро? – Агриппина, с сожалением подняв брови, отщипнула и отправила себе в рот кусочек дроздовой грудки. – Может, вначале все же поедим?

– Мне здесь наскучило. Отправляемся прямо сейчас.

До Нерона только сейчас дошло, что гости избегают смотреть на него. Обернувшись, он насмешливо посмотрел, как из-за изгороди с пришибленным видом выбирается Британник – колени расцарапаны, лицо вымазано грязью вперемешку со слезами.

– Возмутительно, – кипятился Амрилл, – просто возмутительно. Неужто никто ничего не скажет? Неужели все смолчат? – Он с вызовом оглядывал лица гостей, но в глаза ему избегали смотреть. Кто-то даже остерег, чтобы он вел себя тише. Амрилл на это негодующе сплюнул.

– Трусы! Трусы все до единого. До чего дошел Рим! Мы что, готовы сидеть сложа руки и делать вид, что ничего не происходит, когда в двух шагах творится бесчестие? Мы этого хотим?

Гости в ответ помалкивали. Зато рассмеялся Нерон.

– Уймись, глупый старик. То была просто забава. Ну, порезвились, что тут такого? Это же шалости, не более.

– Шалости? – с горьким гневом воскликнул Амрилл. – Да будь я помоложе, я б за такое порол до полусмерти! Идем отсюда, Юния.

Взяв свою жену за руку, он вздернул ее на ноги, и без дальнейших слов пожилая пара, пробравшись мимо лож с гостями, исчезла в коридоре, ведущем к выходу из дома.

Агриппина тихо подозвала к себе Палласа, который согнулся и угодливо выслушал ее нашептывание, после чего кивнул и что-то приказал двоим преторианцам, которые поторопились следом за Амриллом и его женой. Императрица неторопливо поднялась, взялась за руки со своим сыном, и августейшая чета в сопровождении Палласа направилась к выходу, даже не поблагодарив за гостеприимство хозяина и не попрощавшись с гостями. Британник на неверных ногах остановился на дорожке и опустился на каменную скамью, где уронил голову в руки и зашелся в рыданиях, отчего плечи у него заходили ходуном. К своему хозяину поспешил раб-телохранитель, покорным псом опустившись рядом на колени, чтобы как-то облегчить боль господина.

Гости понемногу начали уходить – сначала по одному, затем по двое, и вот уже вереницей потянулись к выходу, спеша уйти из дома сенатора; тот едва успевал печально с ними прощаться.

– Так что ты скажешь теперь? – спросила Домиция, протягивая ему руку; при этом она осмотрительно огляделась, проверяя, чтобы их никто не слышал. Ее супруг в нескольких шагах приглушенно разговаривал с тремя другими сенаторами.

Семпроний в ответ покачал головой.

– Вы играете с огнем. Я ни единой своей частью не желаю участвовать в том, что вы умышляете. Достаточно уже того, что вы вовлекли в свои дела мою дочь. Этого я вам не смогу простить никогда.

Домиция была непоколебима.

– Юлия делала это из любви к Риму. Никогда не забывай об том. Если б хотя бы малая часть ее сословия обладала храбростью и благоразумием на совершение подобных деяний, то никому из нас не пришлось бы лицезреть то, что мы видели здесь сегодня. Так это все и начинается, Семпроний. То же самое мы наблюдали у Калигулы, а до него – у подлеца Тиберия, его родного дяди. Клавдий, и тот был несвободен от жестокой черты деспотизма, словно трещина уродующей их фамильный герб.

– Слышать этого не хочу. И знать не желаю. Вы говорите об измене и через это погубите всех нас. Причем не только тех, кто против Нерона. Вы поставите в опасное положение и тех, кто к этому не причастен. Людей вроде твоего мужа. Повинные в измене редко бывают единственными жертвами.

– Измене? – усмехнулась Домиция. – Я почему-то полагала, что измена – это предательство своего отечества. Мы предаем Рим уже добрую сотню лет, Семпроний. А свое первородство мы предали с того момента, как начали позволять роду Цезарей передавать Рим от поколения к поколению наследников, словно их фамильную собственность. И погляди, до чего это нас довело. Мы живем, потакая прихотям жестоких безумцев, для которых мы все равно что мухи пред богами. Не будь Веспасиан в таком почете, он тоже держался бы с нами. От этих императоров нужно избавиться.

– На этот раз все будет по-иному, – как мог защищался Семпроний. – Нерон обещал восстановить полномочия судов и сената.

– И ты ему поверил? Все тираны до прихода к власти обещают быть великодушными. Но ты слышал хотя бы об одном, который сдержал бы свое обещание? Нет? То-то и оно. Таков и Нерон. Лишь глупцы полагают, что может быть иначе. Он – часть напасти, снедающей Рим. Из императоров каждый пользовал свою власть, оскорбляя ее, насыщая свои низменные аппетиты и приводя в возмущение римское общество. Меня тревожит, что, если это все сколь-либо затянется, мы можем так свыкнуться с этим произволом, что будем принимать его уже без вопросов.