День Дьявола
Шрифт:
– Да, конечно… Мы умрем и возродимся снова… Как солнечный свет.
Она попыталась погладить меня по голове, но крутой вираж бросил ее в сторону. Последний отрезок пути надвинулся на нас, как кинжал. Вагонетку ударило стотонным молотом, металлический импульс прошел через каждого из людей и конвульсией боли выгнул длинное тело вагонетки. Меня тряхнуло так, что дыхание застряло в глотке. Тележку развернуло боком – мгновение она еще цеплялась за что-то, но последняя связь с опорой оборвалась, и мы взлетели в воздух. Понеслись прямо в кровавый ад.
– Боже, – шепнул я. – Прости меня, грешного…
А больше ничего сказать я не успел. Потому
– Жив он. Жив твой Мигель. Рано еще ему помирать.
Я услышал голос и сделал вдох. И тут же закашлял, и замахал руками. Потому что, оказывается, под носом у меня была ватка с нашатырным спиртом.
Я открывал веки медленно. Туманные фигуры, которые сидели передо мной, постепенно превращались в людей. И это было уже неплохо. Я скорее ожидал увидеть ангелов. Или чертей. В зависимости от того, куда мне удалось попасть после смерти – в ад или в рай.
Человек напротив меня напоминал дьявола в его самом соблазнительном варианте. Он был черен, носат, красив и хладнокровен. Он курил дорогую сигару и смотрел на меня, чуть прищурившись.
– Красавец, – сказал он. – Я всегда говорил, что наш Мигель – красавец. Ты посмотри, какое бледное вдохновенное лицо, какая томность во взгляде! Дай ему тазик. По-моему, его сейчас снова стошнит.
Это был Габриэль Феррера – мой шеф собственной персоной. Он сидел, положив ногу на ногу. Рубашка его больше не была белоснежной. Она была вся в алых пятнах.
Рядом с ним сидела девушка – самая красивая на свете. Ее звали Лурдес.
Она была вся в крови. Правый рукав ее болтался пустыми лохмотьями. Руки не было – ее оторвало в той катастрофе, которую мы пережили. Лицо ее напоминало освежеванного кролика – кожа с половины лица был сорвана и мутный вытекший глаз пытался повернуться в своей орбите, чтобы посмотреть на меня. Волосы слиплись в бесформенные липкие сосульки.
– Боже! – Я застонал и слезы полились из глаз моих. – Лурдес, милая моя… Милая, почему все так получилось? Я ждал тебя всю жизнь, а теперь ты так изуродована… Я найду денег, мы сделаем тебе самую лучшую пластическую операцию. Только не умирай…
– Я думаю, он все-таки перегрелся, – сказала Лурдес, взяла из рук у Ферреры сигару, глубоко затянулась и выпустила дым в открытое окно. – Сегодня адская жара.
Я моргнул, и вдруг все исчезло. Исчезла кровь. Габриэль и Лурдес все так же сидели передо мной, но сорочка Ферреры стала безукоризненно белой. Лурдес улыбалась своей изумительной улыбкой, своими полными губами, и в уголках ее чувственных сюрреалистических глаз, нарисованных Дали, собирались забавные морщинки. Она вытянула правую свою руку – ту, которая только что отсутствовала, валялась на платформе среди прочих оторванных конечностей, и дотронулась до моего лица.
– Да нет, лоб, вроде бы, холодный. Может быть, он пива перепил?
– Для него пиво – как вода. Он же русский. – Феррера хотел было забрать свою сигару, но вспомнил, что перед ним дама, и полез в портсигар за новой. – У него свои особенности. Проведи рукой чуть левее, по его голове. Чувствуешь?
– Что это? – Лурдес нащупала вмятину на моем черепе. – Там все мягко. Там что, кости нет?
– Он воевал там, в своей России. Его дядюшка рассказывал мне. Его просто пристрелили однажды, нашего Мигеля. По всем правилам медицины он должен был умереть.
А он взял, да выжил. Так что не удивляйся, что время от времени он путешествует на тот свет – такое бывает с теми, кто воевал. С теми, кто убивал, и кого самого убивали.– Мудилы… – Это было самое ласковое слово, которое я мог произнести. – Там столько людей погибло, детей сколько искалечено! А вы тут шуточки отпускаете. Габриэль, ваш гондонский Большой Змей оказался полным дерьмом. Я всегда говорил, что однажды он накроется…
– Как вы думаете, Феррера? – поинтересовалась Лурдес. – Он окончательно свихнулся? Или может, еще поправится? Можно что-нибудь еще сделать?
– У тебя какие-то виды на него?
– Не знаю. По-моему, я влюбилась в него, пока он был нормальным. А теперь… Теперь мне просто страшно. Он полностью съехал с катушек.
И это она обо мне! Спасай вот таких…
– Попробуем его вылечить. – Феррера нагнулся, ласково улыбнулся мне, и вдруг схватил меня за шиворот и рывком поставил на ноги. Я заорал. Я же был весь в ранах, и руки-ноги мои были переломаны напрочь. Я дернулся, но Феррера крепко держал меня. Он прижал меня лицом к окну, так, что нос мой расплющился о стекло.
– Смотри, – сказал он. – Смотри, cabronsito [128] , и скажи, кто из нас мудила. Ты видишь что-нибудь?
128
Козленок (исп.).
– Да, – просипел я. Говорить мне было неудобно – я боялся, что сейчас выдавлю окно собственными зубами. – Отпустите меня, шеф. Я все вижу.
В окно я увидел петли Большого Змея. Вагонетки бегали по ним как ни в чем не бывало. А еще я видел павильон, откуда отправляли пассажиров. Он был цел, сиял в лучах солнца чистыми стеклами, отражал в стеклах своих деревья, и людей, и безоблачное небо. К павильону тянулся огромный хвост очереди.
Феррера оттащил меня от окна, придал легкое ускорение и я шлепнулся на диван.
– Стараюсь быть терпеливым, – сообщил Феррера моей девушке. – Это входит в правила успешного администрирования. Стараюсь. Но иногда всякие идиоты выводят из себя, достают сверх меры.
– Боже мой!!! – Я поднял руки к небу, смотрел в потолок счастливыми глазами, благодарил тех, кто сидит на верхнем этаже мироздания. – Так это что, все причудилось мне?! Никто там не разбился, на Большом Змее?!
– Ты перепугал всех посетителей, – Феррера мрачно ткнул в моем направлении сигарой. – Бился с пеной у рта. Кричал, что рельсы разрушены, что вагонетки разбились, что крыша рухнула, что все погибли, что ты стоишь по колено в крови. Ладно, ты хоть вовремя потерял сознание. А то бы пришлось везти тебя в психиатрическую клинику.
Я опустил глаза. Мне было очень стыдно – особенно перед Лурдес.
– Наверное, тебе нужен отпуск. – Феррера не смотрел на меня. Он смотрел в зеркало и поправлял неправильно лежащий волосок в своей лысеющей прическе. – Наверное, ты переутомился. Сегодня ты запустил ножом в посетителя. Честно говоря, до сих пор не понятно, каким образом он остался жив. Потом ты устроил истерику на Змее. Не слишком ли много для одного дня? Я дал бы тебе отпуск, Гомес. Но только боюсь, что ты опять проведешь его в барах, упиваясь в стельку со своим братцем Эмилио. Для здоровья это не есть полезно. Честно говоря, я даже не знаю, что с тобой делать, Мигель.