День гнева

Шикарный Махов явился не один: он привел с собой гражданина в наручниках. И - не здравствуй, не прощай:

– Я тут поблизости у приятеля в отделении разобрался с этими тремя по всем пунктам. Тяжелый случай: каждый вооружен пистолетом и автоматом иностранного образца, в багажнике автомобиля шанцевый инструмент, снайперский винчестер, и ни у кого - даже подобия документов. Бандоформирование. Двоих я отправил в изолятор строгого режима, а одного прихватил с собой.
– Махов резко развернулся и заглянул в глаза Коляше: Не узнаешь солагерника, англичанин?

– Бирюк!
– ахнул Коляша и в недоумении посмотрел на Махова.

– Ему же по последнему мокрому делу вышку дали!

– И я думал, что распрощался с ним навсегда, - признался Махов.
– А он живой, и в ручках у него автомат и пистолет.

– Скажи-ка мне, душегуб, давно ли ты в спецгруппе?
– тихо спросил Зверев.

– Я не в группе, я по найму, - свободно ответил Бирюк.

– А кто тебя нанимал?

– Да вот он, - Бирюк кивнул на майора.
– Севка Красов.

– А из-под стражи освобождал?

– Он же, он же!

Зверев поднялся с дивана и подошел к сидячему на полу Красову. Тот предусмотрительно прикрыл голову руками. Зверев рывком за грудки поднял его на ноги и, посмотрев недолго в серые непонятные глаза, ударил его по лицу. Ладонью. Дал пощечину. И отпустил. Красов стоял, слегка пошатываясь, а Зверев вернулся на диван.

– Не обосрался еще со страху?
– деловито поинтересовался брезгливый Коляша и, по виду Красова поняв, что тот еще не обосрался, предложил Казаряну: - Продолжайте, Роман Суренович, он в присутствии Бирюка вмиг разговорится.

– Так каким образом вы собрались изолировать полковника Зверева? Казарян бил в одну точку. За Красова бодро ответил Бирюк:

– Изолировать! Пришить мы его должны были и закопать так, чтобы никто никогда не отыскал. За это Севка мне волю обещал.

– Смысл! Смысл!
– вдруг заорал Казарян. Бирюк испугался и тотчас переложил ответственность на Красова:

– Смысл - это не моего ума дело. Про смысл у Севки спрашивайте.

– Майор, я вас последний раз спрашиваю по-хорошему, - жалобно сказал Казарян.

– Смысл элементарен. Через пару дней после исчезновения Зверева - по Министерству слух, подкрепленный ненавязчивой информацией о том, что он по каналам одной из иностранных разведок ушел за кордон. А через неделю косвенные доказательства его присутствия на Западе в иностранной прессе, доложив, Красов попросил: - Можно я сяду?

Сырцов выдернул из-под круглого стола тяжелый стул и поставил его у стены. На валких ножках Красов подошел к стулу и сел.

– Кому вы должны доложить об успешно завершенной операции? И в котором часу?
– продолжал задавать вопросы Казарян.

– В два ноль пять я должен позвонить по телефону. Сначала три гудка, потом два, наконец, пять. Трубку брать не будут.

– Телефон?

– Сто сорок три, сорок девять, восемнадцать.

– Квартира, одна из многочисленных явочных квартир, - сказал Зверев.

– Ваши действия после этого звонка?
– не унимался Казарян.

– Приказано отдыхать.

– И отдыхал бы!
– догадался Зверев.
– С чувством исполненного долга. Пристрелил бы меня, закопал и отдыхал.

– Бирюк вам не нужен?
– поинтересовался Махов.
– Если не нужен, то я его подальше запрячу, и за другие дела.

– Забирай его, Леонид, - разрешил Казарян.

– Пошли, начальничек!
– как истинный уголовник, Бирюк был рад любой перемене. Махов решительно махнул рукой и Бирюк направился в прихожую. Прощально кивнув всем, Махов направился за ним. Щелчком захлопнулась дверь. Поднялся и Казарян.

– Контрольный звонок майор сделает отсюда, и уж потом, Николай Григорьевич, забери его к себе. И поговори с ним о подробностях.

– Это уж как пить дать! Наговоримся всласть, - пообещал Коляша.

– Ну, мы с Жорой двинули. Пора...

– А что же я?
– вопросом перебил Зверев.

– С минуты на минуту Санятка Смирнов вам все разъяснит.

54

В четыре часа утра на фоне нетемного ночного московского окна мелькнул осторожный бесшумный силуэт. Прямо-таки театр теней.

– Чего тебе, Алька?
– ясным голосом спросил Смирнов.

– Не спишь? Волнуешься?
– задал сразу два вопроса Спиридонов.

– Раз спрашиваю, значит, не сплю, - с натугой откликнулся Смирнов (не вставая с дивана тянулся к выключателю настольной лампы на столе). Зажегся свет и, прикрыв глаза от яркости, он ответил на второй вопрос: - Некогда мне волноваться. Я думаю.

– Ишь ты!
– восхитился Алик и, пошарив за книгами извлек бутылку коньяка и две рюмки.
– А я волнуюсь, даже боюсь наверное. Выпьешь?

– Нет, - твердо решил Смирнов.

– Дело хозяйское, - не настаивал Спиридонов и, быстро, налив рюмку, тут же закинул ее в себя. Понюхал ладонь, вздрогнул.
– О чем думаешь, Саня?

– Даже не думаю, скорее картинки всякие представляю. Из прошлого. Из настоящего. Из возможного. И просто картинки вспоминаю.

– Рафаэля? Писсарро? Брока?
– попытался догадаться уже насмешливый Алик.

– Я художника не знаю, - как бы простодушно признался Смирнов.
– Одна картиночка вроде как карикатура из жизни морских глубин. У правой рамки картинки, почти уходя из нее, плывет беспечная маленькая рыбка, не ощущая, что она уже в раскрытой пасти следующей за ней рыбки побольше, которая, в свою очередь, не чувствует, что она меж зубов более крупной рыбы. И далее в том же порядке и положении четвертая, пятая, шестая. Самая последняя рыбина, обрезанная рамкой по жабры должна по идее сожрать всех. Казалось бы, законченная картиночка. Но меня мучит праздный вопрос: а что там дальше за рамкой?

– Притча?
– полюбопытствовал Алик, наливая себе вторую.

– Да иди ты!
– Смирнов скинул с себя одеяло и сел, приятно ощущая голыми ступнями жесткую податливость коврового ворса. Зевнул, темпераментно двумя руками почесал непышную свою шевелюру и решил: - Все равно спать не смогу. Надо вставать. Полшестого Витька заявится.

– Зачем?
– спросил Алик и выпил вторую.

– Ты что, забыл? Он же в девяностом на съемках все лето провел в этом заказнике-заповеднике. Охотничьи карты про такие места намеренно врут. А Витька мне утонченную схему делал, полшестого привезет и вообще он там на месте не помешает.