День отца
Шрифт:
Весь день я едва сдерживал улыбку, хоть и переписывался с ней «в полноги». Но от встречи вечером всё же отказался. С трудом, но устоял.
Знал я и так, что ни к чему хорошему наши встречи не приведут. Наступал на эти грабли: больно. Но тёткины слова (чтоб её, эту Вангу!) зацепили, и я искал в себе силы сопротивляться. Быть человеком, но не быть идиотом. И ещё находил.
Я женат. Она замужем. У меня — Конфетка. На работе — аврал.
В моей жизни нет места для Владиславы Орловой. Друзьями мы не станем. Вместе не будем.
Ничего не изменилось.
На работе и правда был аврал.
В научно-производственной
Всё КБ стояло на ушах. Аврал он и есть аврал. Вот только наш отдел со своей работой давно справился и уже никак не мог повлиять на ход заключительных испытаний. Пока спецы по моделированию запуска толпились у больших мониторов, всматриваясь в трёхмерное изображение вселенной, просторы которой бороздил фантом шестисоткилограммового трёхосного аппарата, я бороздил просторы интернета в поисках информации о проблемах с памятью у молодых людей.
Славкина забывчивость не давала покоя.
Хотя мог бы уже расслабиться: её мама в курсе, анализы сданы, врачи проблемой занимались (а они уж точно понимают в этом больше, чем я), моя тётка и та озвучила разумные и обоснованные психологические причины, что шли на втором месте после поражений головного мозга и болезней внутренних органов, и всё объясняли (в глубины психоанализа я тоже немного погрузился на всякий случай). Из других причин забывчивости оставались образ жизни и неблагоприятное воздействие внешних факторов. И хоть отравления тяжёлыми металлами и бесконтрольный длительный приём лекарств стояли на последнем месте, именно они не давали мне покоя.
Тонко, как надоедливый комар, попискивало желание сдаться, махнуть рукой на все тёткины предупреждения, нырнуть с головой в этот омут и… была ни была. Ну не мог я ответить Владиславе Орловой: «Слав, прости, не надо мне писать. Ничего у нас не выйдет, ты же знаешь» и удалить её номер. Здесь любые аргументы, как трассирующие пули, просвистели мимо и повтыкались в непрошибаемую стену моего мазохизма, хоть и оставили перед глазами слепящий след, напоминающий: я в курсе, в курсе, мной будут манипулировать. Но я кремень, чесслово!
Когда в среду, после двух дней переписки, Славка позвонила, я был так рад слышать её, пусть ещё слегка простуженный, но уже голос, что мы бросили измываться над клавиатурой. Теперь, приложив к уху трубку, я грел задницей ступени лестницы чёрного хода — самое безлюдное место в здании, или задумчиво ковырял пальцем цементный раствор в том месте стены, где сотрудникам отвели «место для курения».
Именно здесь у истыканных окурками силикатных кирпичей да за шаткими столиками столовой мой кругозор обычно пополнялся информацией о новых диетах, результатами спортивных матчей, новинках кинопроката, новостями, сплетнями, скандалами. Теперь об этом и обо всем на свете мы болтали со Славкой.
В процессе я ненавязчиво интересовался пьёт ли она витамины, особенно группы В, влияющих на работу нервной системы, с её-то вечными диетами и недоеданием (авитаминоз вычёркиваем), много ли пьёт кофе: кофеин — это постоянная стимуляция мозга, а она приводит к снижению памяти (кофе тоже исключаем), хорошо ли спит: недосыпание
нарушает процесс образования новых клеток и нарушает процесс запоминания (напротив этого пункта я поставил вопросик).Таков был мой план.
Я не мог отмахнуться от её проблем, и не мог что-то предпринять, не вмешиваясь в её жизнь, заочно. Поэтому решил пожертвовать своим самолюбием: да пусть горит синим пламенем! Пусть она потреплет, ущемит его, пусть потопчется на моей гордости — переживу, не привыкать. Ради её здоровья, безопасности, а, может, даже жизни я был готов пожертвовать собой.
Перед угрозой жизни, чем её забывчивость рисовалась мне, проблемы с моим разбитым сердцем выглядели в принципе ничтожными. Но и без надуманных угроз, ради того, чтобы она улыбалась, и сейчас не чувствовала себя несчастной и одиноко бредущей в темноте, я готов был осветить её путь вырванным из груди сердцем. Как идиот Данко. Лезть по колючкам под балкон, как идиот Ромео. И как идиот Художник всё продать и купить миллион алых роз, если бы она их любила.
Мир держится на влюблённых идиотах. До сих пор.
Мы неистребимы. И неизлечимы.
Поэтому в пятницу после обеда я отпросился с работы, купил цветы и без предупреждения заявился в её офис.
с детства понимаю
всё со мной не так
стрекозу мне жалко
муравей @удак
Глава 12
— Спорила сейчас с художником, — рассказывала мне Славка в трубку, когда я подъехал к её офису. — Он назвал цвет «глаза куропатки».
— Мн-н-н, — многозначительно протянул я.
— Говорит, так называют розовые вина в Испании. Но, во-первых, глаза у куропатки обычного цвета. Краснеет её веко. А во-вторых, только когда она испытывает смертельный страх.
— Бедняжка, — прокомментировал я, имея ввиду не столько несчастную птичку, сколько художника. Надеюсь, он в курсе, какой Владислава Орлова бывает занудой? — Погоди… — Я отложил телефон, проходя через арку металлоискателя на входе. — Говори!
— Правильно будет «цвет века испуганной куропатки».
— Правильно и скучно. И совсем не поэтично. Особенно для вина.
Зажав микрофон рукой, я поинтересовался у пробегавшей мимо девушки, где кабинет Владиславы Юрьевны. И остановился перед дверью, слушая Славкин голос эхом за дверью и в телефоне.
— Справедливости ради, испанцы говорят «цвет испуганной куропатки». А у тебя сегодня какие планы на вечер? — спросила она почти без перехода, и я замер, так и не открыв дверь, зато открыв рот от неожиданности.
— Э-э-э, есть предложения? — я отвернулся, чтобы она не услышала меня через дверь.
— Я подумала, если у тебя нет других планов, может, заедешь ко мне на работу. Недалеко от офиса есть неплохой ресторанчик, там по пятницам живая музыка…
Я открыл дверь. Славка стояла лицом к окну. Вся в светлом: она любила все «оттенки белого». Сейчас ней был белый свитерок, костюмная двойка сложного бежево-розового цвета в тон волос: брюки и жилет без рукавов, на шее — бежевый шарфик с розоватыми цветами. Я заметил всё это машинально, и в ту секунду, когда она повернулась, сказал: