День отца
Шрифт:
— Я не против.
Она чуть не выронила телефон.
Да! Я красавчик!
— Привет! — я легко улыбнулся и протянул розы. — Не знаю какого они цвета, но, кажется, очень подходят к твоему шарфу.
— Вот эти цветы на нём, художник и назвал «испуганной куропаткой», — показала она на шею и улыбнулась в ответ. — Спасибо!
Качнулась, словно раздумывая, уместно ли будет меня обнять. Но я ретировался быстрее, чем она решила свою дилемму: это лишнее.
— Не за что, — развёл руками и развернулся к столу, где были разложены эскизы, наброски,
Владислава сказала они меняют логотип, название, слоган. Маркетологи занимаются ребрендингом и разработкой нового имиджа компании. На столе лежали явные тому подтверждения: рисунки, образцы, эскизы.
— Видишь, раньше «ORLOV» был красно-золотым, — отложив цветы, подошла она. — Золотые коробочки, красный бархат. Но я хочу что-нибудь более нежное, может, ближе к Тиффани. Как считаешь?
— Этот цвет, — ткнул я в бледно-зелёный, — я бы назвал «лягушка в обмороке».
— Вообще-то это цвет незрелых яблок, — фыркнула она.
— А этот? Испуганная мышь? — показал на бледно-серый.
Она засмеялась, хоть и посмотрела на меня с укоризной. Подняла лист.
— Может, этот?
— Это какой-то выдровый, — скривился я. — Цвет испачканной выдры. Выглядит сразу и грязным, и зелёным.
— Думаешь, не стоит так радикально? Оставить красный? — подняла Славка ещё один набросок, развернув рисунок ко мне лицом.
— Похож на паука, замышляющего преступление, — оценил я чёрный с красным. — Но что мне действительно нравится, так это игра слов.
«…OR LOV(e)», «…or love», «… или любовь»
Фамилия ОРЛОВ как перевод с английского выражения «...или любовь».
— А ещё «or» значит «жёлтый», «золотой» — оживилась Славка, — хоть используется реже чем «yellow», «amber», «chrome».
— Значит, золотой однозначно надо оставить, — присел я на краешек стола.
— А сколько историй, ярких, запоминающихся, живых можно рассказать с таким слоганом, смотри, — подняла она готовый рекламный плакат.
«OR LOVe one another, or we die...»
«Или любить друг друга, или умереть...»
— Классно, — выдохнул я, глядя на скрещённые руки, мужские и женские, с сияющими обручальными кольцами. — Это ты придумала?
Она смущённо пожала плечами.
— Но сомневалась в красном.
— Я зря. Там, где звучит «любовь» нет места никаким испуганным куропаткам, хотя вот этот кастрюльный вместо золотого и ничего.
— Почему кастрюльный? — засмеялась она.
— Потому что выглядит как начищенная медь.
— Мой художник назвал его «горько-сладкий». Он красно-оранжевый.
— Может быть, — легко согласился я.
И я бы придумал ещё пару сотен забавных названий, лишь бы она улыбалась, но в кабинет заглянула женщина.
— О, мам, привет! — оживилась Славка. — Помнишь Рима?
пылинками в огромном мире
летали и летали бы
но тут завыли пылесосы
судьбы
Конечно, она помнила.
И я бы не сказал, что мама Славы была рада или не рада меня видеть.
Просто удивлена. Настолько,
что даже растерялась. Особенно, когда Славка вышла по делам, а мы остались вдвоём.Я тоже смущённо мялся: не знал, уместно ли будет высказать соболезнования. Я порылся в сети и узнал, что Юрий Георгиевич Орлов умер два года назад. Долго и упорно боролся с раком поджелудочной железы, но болезнь всё же победила.
— Соболезную вашей утрате, — всё же выдавил я.
Она молча погладила меня по плечу, говоря «спасибо!» и сочувствуя в ответ.
Мальчик, потерявший маму — наверное, так я был записан в её памяти. Моя мама тоже умерла от рака. И там же, в памяти Славкиной мамы, наверняка стояли слова «пухлый друг Славушки», «хороший скромный парень» и «напрасно по ней вздыхающий». Изумление на её лице, когда она меня увидела, боюсь, продиктовало это «напрасно».
И всё было ничего, но то, что Славка не рассказала маме как мы случайно встретились неделю назад, что я приезжал к ней в снег, как-то неприятно кольнуло. Мне даже в ресторан перехотелось идти. И вообще настроение испортилось. Я посмотрел на брошенные цветы, что её мама тоже заметила, и почувствовал себя глупо. Настолько, что подумал не найти ли повод срочно уехать. Сомневался ведь, стоит ли покупать букет, не будет ли выглядеть намёком.
Но, честное слово, иногда цветы — это просто цветы, а кофе — просто кофе.
Я ни на что не намекаю, не претендую, не надеюсь. И Славку это ни к чему не обязывает. Но…
Но Славки так долго не было. А сбежать, не попрощавшись, попахивало трусостью. Да и вообще сбежать: никогда не сдавайся — позорься до конца. Поэтому я остался.
И, вопреки всему, разговор с её мамой неожиданно завязался. И вдруг вышел на тему, из-за которой более всего я тут и стоял, и бледнел, и зеленел.
— Это же Максим заметил, — машинально поправляя раскиданные листы, сказала Надежда Сергеевна, если я не забыл, как зовут Славкину маму. — Он первый забил тревогу, что она стала такой рассеянной.
— А давно? — удивился я, что инициатива исходила от Славкиного хоккеиста.
— Где-то после Нового года, — задумалась Надежда Сергеевна. — Но ты же помнишь Владочку: она чуть лишних сто граммов наберёт — сразу на диету. А под Новый год мы все вместе летали на Мальдивы, позволили себе там лишнего. Едва вернулись, она сразу жёстко: диета, тренировки, работа.
Я постеснялся снова сесть на аккуратно разложенные на столе листы, поэтому прислонился к подоконнику.
— И что Бахтин?
— Максимушка встревожился не на шутку. Сначала здесь по врачам Владочку повёл. Потом увёз в Швейцарию, там положил в клинику.
Мои брови взлетели по лбу ещё выше. Да так там и остались, когда она добавила:
— Даже от очередных игр отказался. Я плохо разбираюсь, что там было: КХЛ, НХЛ, какой-то плей-офф или чемпионат, но Максимушка не полетел. Остался с женой.
— И ничего не нашли? — появился у меня ещё один повод для расстройства, даже два.
Во-первых, это мамино «с женой», словно и нет никакого бракоразводного процесса, а даже если и есть, то Надежда Сергеевна к нему не относится серьёзно. Это так, Владочкина блажь: милые бранятся только тешатся.