День отца

— Я не против.

Она чуть не выронила телефон.

Да! Я красавчик!

— Привет! — я легко улыбнулся и протянул розы. — Не знаю какого они цвета, но, кажется, очень подходят к твоему шарфу.

— Вот эти цветы на нём, художник и назвал «испуганной куропаткой», — показала она на шею и улыбнулась в ответ. — Спасибо!

Качнулась, словно раздумывая, уместно ли будет меня обнять. Но я ретировался быстрее, чем она решила свою дилемму: это лишнее.

— Не за что, — развёл руками и развернулся к столу, где были разложены эскизы, наброски, рисунки.

Владислава сказала они меняют логотип, название, слоган. Маркетологи занимаются ребрендингом и разработкой нового имиджа компании. На столе лежали явные тому подтверждения: рисунки, образцы, эскизы.

— Видишь, раньше «ORLOV» был красно-золотым, — отложив цветы, подошла она. — Золотые коробочки, красный бархат. Но я хочу что-нибудь более нежное, может, ближе к Тиффани. Как считаешь?

— Этот цвет, — ткнул я в бледно-зелёный, — я бы назвал «лягушка в обмороке».

— Вообще-то это цвет незрелых яблок, — фыркнула она.

— А этот? Испуганная мышь? — показал на бледно-серый.

Она засмеялась, хоть и посмотрела на меня с укоризной. Подняла лист.

— Может, этот?

— Это какой-то выдровый, — скривился я. — Цвет испачканной выдры. Выглядит сразу и грязным, и зелёным.

— Думаешь, не стоит так радикально? Оставить красный? — подняла Славка ещё один набросок, развернув рисунок ко мне лицом.

— Похож на паука, замышляющего преступление, — оценил я чёрный с красным. — Но что мне действительно нравится, так это игра слов.

«…OR LOV(e)», «…or love», «… или любовь»

Фамилия ОРЛОВ как перевод с английского выражения «...или любовь».

— А ещё «or» значит «жёлтый», «золотой» — оживилась Славка, — хоть используется реже чем «yellow», «amber», «chrome».

— Значит, золотой однозначно надо оставить, — присел я на краешек стола.

— А сколько историй, ярких, запоминающихся, живых можно рассказать с таким слоганом, смотри, — подняла она готовый рекламный плакат.

«OR LOVe one another, or we die...»

«Или любить друг друга, или умереть...»

— Классно, — выдохнул я, глядя на скрещённые руки, мужские и женские, с сияющими обручальными кольцами. — Это ты придумала?

Она смущённо пожала плечами.

— Но сомневалась в красном.

— Я зря. Там, где звучит «любовь» нет места никаким испуганным куропаткам, хотя вот этот кастрюльный вместо золотого и ничего.

— Почему кастрюльный? — засмеялась она.

— Потому что выглядит как начищенная медь.

— Мой художник назвал его «горько-сладкий». Он красно-оранжевый.

— Может быть, — легко согласился я.

И я бы придумал ещё пару сотен забавных названий, лишь бы она улыбалась, но в кабинет заглянула женщина.

— О, мам, привет! — оживилась Славка. — Помнишь Рима?

пылинками в огромном мире

летали и летали бы

но тут завыли пылесосы

судьбы

Конечно, она помнила.

И я бы не сказал, что мама Славы была рада или не рада меня видеть.

Просто удивлена. Настолько, что даже растерялась. Особенно, когда Славка вышла по делам, а мы остались вдвоём.

Я тоже смущённо мялся: не знал, уместно ли будет высказать соболезнования. Я порылся в сети и узнал, что Юрий Георгиевич Орлов умер два года назад. Долго и упорно боролся с раком поджелудочной железы, но болезнь всё же победила.

 — Соболезную вашей утрате, — всё же выдавил я.

Она молча погладила меня по плечу, говоря «спасибо!» и сочувствуя в ответ.

Мальчик, потерявший маму — наверное, так я был записан в её памяти. Моя мама тоже умерла от рака. И там же, в памяти Славкиной мамы, наверняка стояли слова «пухлый друг Славушки», «хороший скромный парень» и «напрасно по ней вздыхающий». Изумление на её лице, когда она меня увидела, боюсь, продиктовало это «напрасно».

И всё было ничего, но то, что Славка не рассказала маме как мы случайно встретились неделю назад, что я приезжал к ней в снег, как-то неприятно кольнуло. Мне даже в ресторан перехотелось идти. И вообще настроение испортилось. Я посмотрел на брошенные цветы, что её мама тоже заметила, и почувствовал себя глупо. Настолько, что подумал не найти ли повод срочно уехать. Сомневался ведь, стоит ли покупать букет, не будет ли выглядеть намёком.

Но, честное слово, иногда цветы — это просто цветы, а кофе — просто кофе.

Я ни на что не намекаю, не претендую, не надеюсь. И Славку это ни к чему не обязывает. Но…

Но Славки так долго не было. А сбежать, не попрощавшись, попахивало трусостью. Да и вообще сбежать: никогда не сдавайся — позорься до конца. Поэтому я остался.

И, вопреки всему, разговор с её мамой неожиданно завязался. И вдруг вышел на тему, из-за которой более всего я тут и стоял, и бледнел, и зеленел.

— Это же Максим заметил, — машинально поправляя раскиданные листы, сказала Надежда Сергеевна, если я не забыл, как зовут Славкину маму. — Он первый забил тревогу, что она стала такой рассеянной.

— А давно? — удивился я, что инициатива исходила от Славкиного хоккеиста.

— Где-то после Нового года, — задумалась Надежда Сергеевна. — Но ты же помнишь Владочку: она чуть лишних сто граммов наберёт — сразу на диету. А под Новый год мы все вместе летали на Мальдивы, позволили себе там лишнего. Едва вернулись, она сразу жёстко: диета, тренировки, работа.

Я постеснялся снова сесть на аккуратно разложенные на столе листы, поэтому прислонился к подоконнику.

— И что Бахтин?

— Максимушка встревожился не на шутку. Сначала здесь по врачам Владочку повёл. Потом увёз в Швейцарию, там положил в клинику.

Мои брови взлетели по лбу ещё выше. Да так там и остались, когда она добавила:

— Даже от очередных игр отказался. Я плохо разбираюсь, что там было: КХЛ, НХЛ, какой-то плей-офф или чемпионат, но Максимушка не полетел. Остался с женой.

— И ничего не нашли? — появился у меня ещё один повод для расстройства, даже два.

Во-первых, это мамино «с женой», словно и нет никакого бракоразводного процесса, а даже если и есть, то Надежда Сергеевна к нему не относится серьёзно. Это так, Владочкина блажь: милые бранятся только тешатся.