День отца

А во-вторых, подчёркнутое «максимушка», дорогой зятётечек, кормилец, заботушка, словно и не он, ненаглядный, на тех фотографиях «жарит» какую-то малолетку, едва не в супружеской постели.

Мама и здесь не в кусе?

Или это такое ненавязчивое предупреждение, чтобы я ни на что не рассчитывал: в жизни Владочки есть мужчина. Это неизменно. И это не я. Она даже звать её стала как Бахтин — Влада, Владочка, хотя раньше называла Славушка.

— Кое-какие показатели были на грани нормы, — ответила она, — какие-то занижены — худоба Владочкина, конечно, не проходит для организма бесследно, но ничего катастрофического или необычного, что могло бы привести к таким серьёзным последствиям, как проблемы с памятью, не обнаружили.

— Тяжёлые металлы? Лекарства? — осторожно предположил я.

— Проверили и на ртуть, и на свинец, и на радионуклиды, и на гормоны, — она неловко кашлянула, и, если бы она этого не сделала, я бы и не заметил в её перечислении никакого подвоха. Но теперь споткнулся: гормоны? О гормонах я знал всё. Они хотели ребёнка? — …привезли столько бумажек, устанешь листать, не то, что разбираться, — дослушал я словно сквозь вату в ушах.

Резко захотелось сесть. Прямо здесь. Прямо на пол. И было настолько острым ощущение, что мне на шею накинули петлю, а из-под ног выбили табуретку, что я потянул вниз ворот свитера.

Ну не мог же Бахтин сразу и травить жену, и думать о том, чтобы завести ребёнка?

Заботится о её здоровье и гробить его одновременно?

Моя зловещая теория рассыпалась в прах.

Как та старуха, я сел у разбитого корыта и задумался….

А что в принципе я знал о Максиме Бахтине? О его жизни, характере, мотивах, по которым он женился. Что я знал об их семейной жизни? Что он ей изменял. Об их разводе? Только то, что подала на развод Славка, и сделала это меньше месяца назад уже после того, как у неё начались проблемы с памятью. Ещё, что сейчас Бахтин на очередных соревнованиях. И он хочет половину дома.

Из всего этого я сделал не слишком ли далеко идущие выводы?

спросила рыбка золотая

скажи мне старче ну на кой

а тот молчит и засыпает

мукой

Глава 13

— Рим, да понятно, что для тебя её муж воплощение зла. Не переживай! Я бы тоже подумал на мужа. Да любой нормальный человек подумал бы, что её травит муж, — похлопал меня по плечу Рейман. — И ещё не факт, что это не так.

Его жена Ирина, тоже ветеринар, а по совместительству ещё и собачий парикмахер, постучала по хромированной поверхности стола, приглашая пса.

Командор послушно запрыгнул на жалобно скрипнувшую мебель. В мокрой шерсти жгутами этот шваброподобный телёнок весил, наверное, под центнер. Я привёл его немного подстричь.

— Бахтин увёл у тебя девушку. Он её не любил, но женился. Уже мотив. А если учесть стоимость компании, которая теперь принадлежит ей — основательный такой мотив, — то ли успокаивал, то ли сочувствовал, то ли подбадривал меня Аркан.

Одно я теперь знал точно: какими бы благородными мотивами ни было продиктовано моё решение помочь Владиславе, я зря парился — всё равно для всех моё поведение выглядит так, словно я очередной раз стучусь любом в закрытые ворота.

Любые мои попытки объяснить, что у меня есть основания думать: она в опасности, я не ищу повод, я ни на что не надеюсь — выглядели как оправдания.

Жалкие оправдания. Все знали, итог будет один: печально известный. И в глубине души жалели и сочувствовали.

Все, кому бы я ни рассказывал эту историю.

Все. В том числе и Рейманы.

Ну и плевать! — решил я. Считайте меня больным на всю голову, безнадёжным и временно пропащим для общества (я же ни о чём другом не говорил, кроме Славки) — кем угодно. Пле-вать!

Буду делать что считаю нужным и не буду об этом париться.

И обольщаться тоже не буду.

Да, я видел, как Славка покачнулась мне навстречу с цветами в руках, когда я приехал в офис. Видел, как вздрогнула и закрыла глаза: я помогал ей надеть пальто и нечаянно коснулся руки, когда мы собирались в ресторан. Как прикусила губу, когда я поправлял зацепившуюся за шарф серёжку. И я почувствовал, как едва ощутимо она прильнула к моей спине в лифте и вздохнула…

Да, я всё это видел, чувствовал, обонял, осязал, слышал.

Но меньше всего хотел думать о том, что это игра.

Я вообще не хотел об этом думать.

Я так привык быть для неё никем, ничем, просто тенью, так, старым другом, что мне даже не приходилось притворяться. Я привычно играл свою роль дерева на сцене, исполнял где надо партию грустного шута, где требовалось — роль безмолвного пажа, зонта над её головой, жилетки, в которую можно поплакать, а проще говоря, был собой и вёл себя как обычно.

Мне было нетрудно.

Нетрудно игнорировать все эти её охи, вздохи, восторженные взгляды и смех над моими несмешными шутками.

Нетрудно вежливо распрощаться с её мамой, хотя та и выпучила глаза, как подавившаяся мышью сова, когда услышала, что мы идём в ресторан. Вдвоём.

Нетрудно кормить Славку, сидящую с закрытыми глазами: мы поспорили, что она не угадает какая из трёх видов рыбы, что ей приготовили на пару, окажется у неё во рту.

Она не угадала ни одну: палтус назвала окунем, окунь — пеленгасом. Угадала только шпинат, что шёл на гарнир. Но я искренне восхитился и принял своё поражение. Она искренне приняла мои поздравления и не поверила ни слову.

С ней вообще было легко. Настолько, что время останавливалось. И не имело значения в каком месяце, году, веке или какой жизни мы снова встретились. Мы были словно вне времени, вне пространства, вне возраста. Просто проживали какие-то события врозь, а потом снова оказывались там, где должны быть — рядом.

Так, по крайней мере, казалось мне. Так я себя чувствовал себя рядом с ней.

— Ты не сказала маме про развод? — спросил я, когда вежливый официант пополнил Славкин бокал с вином и отошёл. Я был за рулём и пил воду.

 — Я ничего стараюсь ей не говорить, — вздохнула Славка.

Я нахмурился: не понимаю.

— Рим, — наклонилась она ко мне через стол. — Моя мама живёт в мире, где люди, события, явления подчиняются только её собственным законам. Нет, она не сумасшедшая, прекрасно ориентируется, будь то город или тропический остров, отлично считает деньги, её не обвесишь и не обманешь со сдачей, она разбирается в моде, еде, искусстве, но её идеальный мир настолько оторван от реального, что бесполезно ей объяснять, как той Марии Антуанете, что воскликнула: «Ну пусть едят булочки!», когда ей сказали, что люди бунтуют, потому что у них нет хлеба. В мире моей мамы принцессы не какают, люди не разводятся, нос должен быть таким, какой дан от природы.