День отца
Шрифт:
наружу просится тихонько
тук тук
Глава 24
Она ничего не сказала.
Не ответила ни на один мой звонок за два дня. Не прочитала ни одно сообщение.
И я бы всё бросил и поехал. Но у Стешки поднялась температура, а Полина…
Полина выпила всю кровь и ушла в гостиницу.
Два дня с больным ребёнком на руках показались вечностью.
Адом, где в горячечном бреду я метался от столика с лекарствами
— Ты вообще представляешь, как это прозвучало? — прохрипел я Князеву тихо, чтобы не разбудить забывшуюся тревожным сном Стешку, и упал без сил лицом на стол в кухне, пока варился кофе.
— Что всё это время за Славкиной спиной ты собирался вернуть Полину? — так же тихо ответил Князев. — Ты не сказал ей?
— Что не сказал?! Сказал, что развожусь. Что хочу удочерить Стешку.
— Но это же был просто один из вариантов, самый простой и безболезненный, тот который озвучила Полина.
Я выдохнул как сдыхающее чудовище, издающее последний вздох.
— Зачем ты сказал, что она должна отказаться от родительских прав? Ты же понимаешь, что если она это сделает, то никогда не сможет усыновить никакого другого ребёнка. Ей и тридцати нет, у неё вся жизнь впереди. А я словно предложил поставить на ней крест. Конечно, она слетела с катушек.
— Она слетела с катушек из-за Орловой. А про отказ от родительских прав она сама предложила, Рим. Сама, — тихо взвыл Князев. — Я бы и не заикнулся о подобном. Но она, видимо, или уже проконсультировалась у адвоката, или в принципе интересовалась вопросом, в интернете почитала. По телефону она вела себя вполне адекватно.
— Адекватно? — поднялся я и закрыл лицо руками. — Слышал бы ты какой грязью она нас полила. Чего только ни наговорила! При Славке. Славке! А когда та уехала, ещё и отцу. Про себя я молчу. Вот ведь воистину: если хочешь узнать человека — подай на развод.
— А ведь мы хотели, как лучше, — вздохнул Князев. — Хотели мирно, по-людски. Договориться.
— Договорились, — выдохнул я, опуская руки. — Ребёнок уже заболел. Батя на валидоле. Славка не отвечает. Командор да и тот в угол забился, словно в чём-то виноват. А у меня одно кровожадное желание — придушить эту дрянь. А лучше отмотать время назад на тот проклятый день, когда она подошла ко мне у тебя на вечеринке и ответить «Нет, я не танцую». Гейм овер!
— Это я её к тебе послал, — виновато повесил голову Олег. — Я рассказал ей про твоё разбитое сердце и Орлову. Вот она и пошла тебя утешать.
— Чтоб у тебя чирей на заднице вскочил, Князев!
— Ну хочешь, я поеду с тобой к Славке, когда Конфетка поправится. И всё ей объясню. Сам. Мне она поверит. Я же её терпеть не могу.
— Угу, — кивнул я. — Только тебя ей и не хватало, после всего, что она услышала.
Кофеварка зашипела. Стешка проснулась и заплакала.
На этом разговор можно было считать законченным.
К счастью, к вечеру температура у Стефании спала. О ложку звонко стукнулся уголок вылезшего зуба. Моя девочка принялась радостно мусолить ложку, и батя буквально выгнал меня из дома.
И я знал
только один адрес, куда мог ехать, обгоняя красные светофоры.— Слав! — я бы упал на колени прямо у двери, но она меня остановила.
Заплаканная, измученная, она зябко куталась в тонкую кофточку, совсем как тот раз, когда я приехал в снег, только больше на меня не смотрела. Совсем. Отворачивалась в сторону.
— Прости, что тебе пришлось всё это услышать, — развёл я руки в стороны, не рискуя сам её обнять. — Но как бы оно ни прозвучало, всё не так.
Она разбивала мне сердце тем, что колебалась, но всё же ткнулась в грудь, прижалась. Я выдохнул с облегчением.
— Прости. Пожалуйста.
— Не надо, Рим, — всхлипнула она. — Тебе не за что извиняться.
— Уверен, есть, — прижал я её к себе и вдруг увидел… чемодан.
Потом обратил внимание на бардак, словно она не знала, что с собой взять, и вещи, которые не пригодились, просто кидала рядом.
— Ты… уезжаешь?!
— Да, — кивнула она и отстранилась, так и не встретившись со мной взглядом. Посмотрела на часы на тонком запястье. — Самолёт через три часа.
— Самолёт? — замер я, когда она снова принялась скидывать вещи. — Тебе нужно лететь по работе?
Она мотнула головой: нет.
— Я настолько тебя обидел, что ты решила сменить обстановку? То есть да, — поспешно исправился я, — конечно, я тебя обидел. Но я боюсь предполагать чем. Подозреваю, из того отвратительной сцены мы могли сделать совершенно разные выводы. И то, что ты ушла… Слав, давай поговорим!
— Дело не в тебе, — покачала она головой, так на меня и не глядя.
Но её резкие движения, с которыми она швыряла свои дорогие брюки и кофточки в чемодан, совсем мне не нравились. Совсем.
На кухне запищала кофемашина, сообщая, что закончилась вода или сливки, или надо поменять фильтр, а может, это был снова открытый холодильник…
— Я посмотрю, — сорвался я с места, опережая Славку.
Это оказалась посудомойка, домывшая посуду. Я открыл дверцу, чтобы расставить две несчастных тарелки по местам, и одну даже поставил, когда взгляд упал на включенный телевизор.
Звука не было. Но из нарезки кадров, что показывали в новостях спорта, было всё понятно и так.
Финальный матч КХЛ. Счёт три-три. Опасный момент. Бахтин отправляет шайбу в ворота, бросаясь наперерез защитнику. Его жестоко сбивают на полном ходу. Он врезается в борт. Потом падает на лёд. И никому уже словно нет до него дела, безжизненно лежащему на льду. Трибуны ликуют: ГОЛ! Он забил победный гол! Его клуб стал чемпионом КХЛ! Чемпионом России!
Носилки. Врачи. Кровь на льду. Много крови…
— У него перелом бедра, сотрясение мозга. И резаная рана, — Славкин голос заставил меня повернуться. — В новостях этот момент вырезали, а в прямом эфире было видно: когда Макс упал, его полоснули коньком по шее. Он сейчас в больнице. В себя пока не пришёл. И я лечу… к нему.
— Да. Да. Я понимаю, — кивал я как китайский болванчик, с трудом осознавая её слова, но совершено точно, кристально ясно понимая: она возвращается к Бахтину.
Она не просто летит к нему в больницу.
Она. Возвращается. К мужу.