День рождения

Через десять дней Газиза видели с другой женщиной… Тагзима не вынесла позора, собрала свои вещи и сбежала из его дома. Стыдясь показаться отцу и матери, она поехала не домой, в Раевку, а в колхоз «Янги ил» и устроилась здесь на работу. С тех пор Тагзима и не девушка и не вдова.

Днем — на ферме, вечером — дома.

Она сияла комнату у одинокой старухи. Сердце не давало покоя, хотело любить, ждало кого-то, не уставало надеяться на счастье. И вот… Тимергали!

Тимергали тоже было не по себе: угнетала мысль, что он так беззастенчиво, даже грубо добивался любви женщины, которая старше его. Он снова и снова вспомнил, как сжимал ее в объятиях, целовал, как грубо и неловко тащил к топчану, и краска заливала его лицо.

Он уселся в сани и дернул поводья.

Лошадь тронула легкой рысцой — застоялась в ожидании седока. Ближе к конному двору она сбавила шаг.

С нагретого солнцем навоза вспорхнули воробьи, стайками кормившиеся там долгую зиму.

С минуту посидев на изгороди, воробьи снова слетелись на навоз. Тут казалось им куда приятней — навозная куча была теплая и кормная. Побежала с лаем за санями лохматая собака. Она давно признала в Тимергали хозяина, радостно встречала и умильно-преданными глазами заглядывала ему в глаза, виляя хвостом.

Тимергали распряг лошадь и сам задал ей овса.

Конюх сгребал из-под лошадей солому с навозом.

— Агай, надо бы подковать Белолобого. Кто сейчас в кузнице работает?

— Гайнетдинов Салим, — ответил конюх. — Только он уехал куда-то с утра.

— Так ведь теперь его поставили заместителем председателя колхоза.

— Разве? — Конюх от удивления отставил вилы. — Воистину говорят, если хочешь узнать, что делается у тебя дома, спроси у своего соседа.

Тимергали слушал конюха и отвечал ему машинально, не думая, — на душе было невесело.

«Как все скверно получилось! И зачем надо было приставать к Тагзиме? Вот дурак! Теперь невозможно показаться ей па глаза. Она опять засмеет меня. А как я упал! Лучше не вспоминать. Она, конечно, презирает меня теперь, — думал Тимергали, — и правильно делает. — И тут же начал убеждать себя: — Но ведь она сама сказала мне, что любит меня!.. Как было бы хорошо, если бы все можно было изменить…» Тимергали занес сбрую в сторожку, в которой пахло дегтем, и повесил ее на костыль в стене.

Теперь можно было идти домой.

XIV

Приготовив уроки, Миннигали уложил книги в сумку.

— Эсей, я к Гибади схожу.

Малика месила тесто в деревянной чашке. Не отрываясь от работы, она сказала:

— Гибади никуда не денется, пойдешь после ужина.

— Нет, я побежал, эсей, мы условились…

— Сейчас придут отец и брат. Зачем же заставлять их ждать?

— Ужинайте без меня. Нужно сделать очень важное дело, — настаивал Миинигали.

Мать всегда трогало, как серьезно, по-взрослому разговаривал Миннигали. Она улыбнулась:

— Что это за «важное дело»?

— Пока военная тайна.

— Ну, раз тайна, не говори, не надо… Делайте быстрее свое дело — и домой. Что за вкус у остывшей лапши?! — сказала Малика.

Миннигали вышел на улицу. У дома на перекрестке он свистнул три раза, и тут же из калитки выскочил Гибади.

Гибади знал, что Миннигали зря не будет свистеть, да и самому ему дома не сиделось.

— В чем дело?

— Сейчас же надо собрать некоторых ребят.

— Зачем? — спросил Гибади. — Что будем делать? Случилось что-нибудь?

— Ничего не случилось.

Гибади, уже собиравшийся услышать интересную новость, разочарованно махнул рукой:

— Мать сегодня баню истопила. Я пойду.

— Да подожди ты!

Гибади, направившийся было к воротам, приостановился:

— Я не могу.

— Так джигиты не поступают. Ты ставишь личные дела выше общественных.

Гибади ответил на вопрос вопросом:

— Что пользы переливать из пустого в порожнее? Говори, в чем дело, а то я пошел.

— Может, и нет пользы. Но есть одно дело, в котором нам, комсомольцам, надо бы разобраться, — сказал он. — Давеча мать попросила меня в контору сходить муку выписать. Ну, я выписал и пошел на склад. Вхожу — никого нет, слышу голос Сабира в другой комнате: «Что, говорит, теряться, недостачу можно списать на мышей, на мякину или еще на что-нибудь». Кладовщик не соглашается: «Если, говорит, узнают, по головке не погладят». А тот стоит на своем. Меня увидели — сразу как воды в рот набрали… Уж очень странно они себя вели. Думаю, что они по локоть запустили руки в колхозный хлеб… Надо собрать ребят, посоветоваться.

— У кладовщика пе две головы, чтоб воровать.

— Откуда же тогда Сабир муку достает, чтобы торговать? А? И в прошлый базарный день видели его в Стер-литамаке. Опять муку продавал. В колхозе толком не работает, трезвым не бывает.

Не пойман — не вор.

— Знаю! Вот и надо поймать. На месте преступления.

— Как? Думаешь, так просто ловить жуликов? Иди попробуй.

— Надо всю ночь стеречь амбары, где хлеб хранится.

— Ты уверен, что воры придут?

— Обязательно!

Гибади все еще колебался:

— Если ничего не выйдет, мы останемся в дураках. Над нами же будут смеяться…_

— Сам не проболтаешься, никто и знать не будет. — Миннигали начал сердиться: — Зря, что ли, я повторяю, что это секрет? Мечтаешь в Красной Армии служить, а сам боишься одну ночь не поспать!

Гибади надулся:

— Я не боюсь. Если захочу, сутками могу один охранять амбары! И без тебя воров поймаю.

После недолгих препирательств решили посоветоваться с самыми близкими друзьями, которые умеют хранить тайну.

В совещании приняли участие четверо. Миннигали разъяснил задачу. Условились бросить жребий: кто окажется «наверху» — первым пойдет сегодня ночью с Миннигали охранять склад.

— А на уроках как будем потом сидеть? — спросил Юнусов.

— Эта операция не должна мешать учебе, — сказал Миннигали. — В школу ходить. Уроки делать. После уроков или утром поспать часа два, этого достаточно, или… Кто на себя не надеется, пусть сейчас же, откажется. Слабаки не нужны.

Никому не хотелось в слабаки, все молчали. Миннигали выставил вперед палку.